умерив гордыню, хотя бы купить билет в будущее, понимая, что выигрыш крайне маловероятен, но другого пути просто нет.
* * *
Применительно к первой части этой книги, в которой речь велась о сегодняшнем безусловном культурном и цивилизационном столкновении России и Запада, можно заметить, что главной площадкой стала все же – антропологическая. Отбросив в сторону всякого рода пропагандистские штампы, как с одной, так и с другой стороны, можно наблюдать, что существо противоречий обозначилось именно на направлении человека. То, что сейчас происходит на территории Восточной Европы, это, собственно, антропологическая война, за которой с жадным вниманием наблюдает весь мир.
В этом отношении значение того самого столкновения цивилизаций, о котором беззаботно писал С. Хантингтон и не думал, что ему придется наблюдать этот процесс в практическом аспекте, трудно переоценить. В своем тупике развития (не будем здесь растолковывать, что мы имеем ввиду под этим определением, о нем достаточно сказано в других местах той работы) западный человек столкнулся с возвращающимся из своего (а, по сути, одного и того же) тупика человеком бывшей советской цивилизации. В какой-то степени напуганный и манипулятивно управляемый всякого рода страшилками и пустыми пророчествами бывший советский, а ныне русский (российский) человек, устремившийся в тот проулок, по которому с комфортом и внешней «упакованностью» передвигался человек западной цивилизации, вдруг с ужасом увидел, что ему, свернувшему на этот путь, придется смириться с искажением всех тех ценностей, моральных максим, согласиться с такой интерпретацией истории, какие до этого были неотъемлемой частью его ментальности и целостного, все же, понимания действительности.
Русский человек, сломя голову, бежит из этого проулка, точно зная, что там, в конце, даже не тупик, но обрыв и катастрофа, и сталкивается в своем возвратном движении с громадной массой западных индивидов, никак не желающих признать, что существуют и иные пути развития и человека и самой цивилизации. Оттого-то так пристально внимание всего мира к этому конфликту, потому что мир еще достоверно не знает, куда и каким образом идти. По большому счету гибель советской цивилизации оказалась трагической вехой на пути целого ряда культур и цивилизаций третьего мира. Отмененный здравый смысл по отношению к человеку, ценностям его внутреннего мира, национальной жизни, религиозных воззрений не может быть восполнен никакой «машинерией» и развернутой скатерью-самобранкой всемирного обжирательства в рамках так называемого потребления. Тем более, как уже стало понятно, – всего на всех не хватит.
Парадокс ситуации заключается и в том, что никто не сидит на берегу и не наблюдает за битвой в долине – все находятся в этой самой долине, пытаясь обнаружить новые смыслы существования человека и человечества. И в этом еще один важнейший итог будущей победы или поражения – не России, но всего человечества.
Чтобы так посмотреть на будущую историю мира необходимо всего-навсего внимательно прочесть старые книги великих представителей человечества, оправдавших высокое имя homo sapiens.
Литература и примечания
1. Хайдеггер М. Постижение смысла. СПб.: Алетейя. 2022.
Вниманию читателя в рамках рассматриваемой проблемы предлагаются также соответствующие места в статьях, опубликованных выше и посвященных проблемам мифологизма русского сознания в его художественном, прежде всего, выражении, и русскому лексикону.
Раздел третий. Воспоминания, рецензии, интервью
Ветер, держащий птиц
Вспоминая Андрея Битова
Жизнь все же странно долгая штука… Еще казалось совсем недавно я, юнец, книгочей, сам по себе, безо всякой подсказки влюбился в книги Андрея Битова, какие по тем временам, в 60-е годы прошлого века, легко можно было купить в книжном магазине небольшого литовского городка, где тогда я жил.
Хотя нет, скорее всего, память меня подводит, и первая встреча с текстами А. Битова началась с журнала «Юность», который я выписывал чуть не с двенадцати лет и прочитывал журнал весь, от корки и до корки. И, несмотря на сквозное чтение всех текстов этого журнала без исключения, его имя, какое-то удобное для слуха сочетание имени и фамилии задерживало на себе внимание – Андрей Битов. И рассказы и повести его были в чем-то отличны от того, что также воспринималось взахлеб юношеским сознанием – от текстов В. Аксенова, А. Гладилина, Ю. Кузнецова и других.
Открывая журнал, всякий раз ты видел замечательную гравюру головы девушки литовского графика Стасиса Красаускаса. И почему-то это также странным образом ассоциировалось с вещами Битова. В легкости его письма, внешней, казалось бы, незаконченности сюжета и отсутствия ригористических концовок была связь с несколькими твердыми линиями художника, который сумел лаконично, но точно, выразить сам дух времени шестидесятников, ожидания возможных перемен и приложения нерастраченной творческой силы. И возникала связь между пространством, где ты находился, и самим журналом, столь знаменитым в те далекие, 60-е годы, которые дали название целому поколению.
Уже позже, познакомившись с Андреем и определенным образом приятельствуя, я попросил подписать мне его книги. Он искренне удивился, когда я достал из портфеля зачитанные экземпляры его самых первых изданий, купленных в те далекие годы. Он, оказывается, подзабыл, как они выглядят.
Короче, тексты Битова составляли заметную часть моего чтения в юности. Можно даже сказать, что он был одним из любимых писателей. Это сейчас я могу проанализировать свое отношение к нему с точки зрения профессиональной, поскольку много лет занимаюсь изучением русской литературы, но тогда его книги, его герои были очень близки по физическому ощущению того, что автор дышит с тобой одним воздухом, он знает ту жизнь, которая окружает в том числе и тебя, и главное – он постоянно заставляет тебя над чем-то задумываться.
Как я отметил выше, он явно выделялся из перечня авторов тех лет, в чем-то близких ему по месту, занятому в литературе. А литература того времени была по-своему великолепной – В. Белов, В. Распутин, Ю. Казаков, В. Шукшин, Ч. Айтматов, Б. Ахмадулина, И. Бродский, стихи которого, так или иначе, доходили до нас в многочисленных списках, блистательный поздний Катаев; много было хорошего в той замечательной эпохе открывшихся возможностей и, казалось, смягчения догм. Вспоминается это не просто так, но в параллель с желанием еще раз понять, и напрямую, отличие Битова от близкой ему литературы. Это был, на самом деле, особый взгляд, особая интонация. В его текстах, на первый взгляд, было не так много откровенной художественности, выходящей на первый план. Как это, к примеру, было видно при чтении Аксенова. Он рассказывал о том, что он сам хорошо знал, видел, понял. Но образный строй его произведений требовал расшифровки, дополнительных усилий. Его любимая метафора – это метонимия, замаскированное сравнение, позволяющее