Читать интересную книгу 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине - Евгений Анташкевич

А потому!

Михаил точно видел письма Сэма и промолчал! Из вежливости? От русского воспитания?

«Вот в чём дело! – сказала она себе. – Значит, обманщица и лгунья – я!»

Сорокин вернулся в ресторан, стол был свободен, и он сел. Официант подошёл с молчаливым вопросом, и тогда Михаил Капитонович объяснил, что ждёт жену, что у неё разболелась голова, но весьма вероятно, что она придёт. Официант на это ответил, что не стоит беспокоиться, что уже ночь и вряд ли ещё кто-то появится.

Михаил Капитонович огляделся. В ресторане сидели всё те же, включая офицеров: полковника, подполковника и двух майоров. Они громко говорили, это были, как предположил Михаил Капитонович, интенданты из Русской группы, вероятнее всего, из штаба Меркулова. Они ехали в Дайрен для переговоров с японцами о каких-то поставках. Михаил Капитонович сразу вспомнил письма Штина, в которых тот давал очень меткие характеристики Меркулову и его тыловой службе, и у него отпало возникшее было желание завести разговор. А офицеры были шумные. Они уже много выпили и не слышали себя, говорили все разом и громко смеялись. Но в один момент Сорокина осенило, ведь оба штаба, и генерала Нечаева, и штаб Меркулова, были рядом, а рота Штина была прикомандирована к штабу Нечаева. С февраля от Штина не пришло ни одного письма.

И вдруг он услышал фразу, сказанную полковником:

– Япошки потребуют общую сводку потерь… За январь Дубань им передал, а вот с февраля мы это дело профилонили… Они у вас с собой? – спросил он у одного из майоров.

– Ваше высокоблагородие, Николай Николаевич, я вчера вам докладывал вместе с балансом: «прибыло», «убыло», «суточный расход»…

– Помню, голубчик Порфирий Никанорович, помню, «убито», «ранено», «пропали без вести»! Как всё это грустно, утомительно и неинтересно! Вы же знаете, господа, я не по этой части!

Вступил подполковник:

– Конечно знаем, вы герой Порт-Артура! Мы понимаем, как вам грустно наведываться в эти места, но в разговоре с Григорием Михайловичем надежда только на вас!

– Да, только на меня! – промолвил полковник и выпил услужливо налитую майором рюмку. – С Семёновым я знаком ещё по Сибирскому округу…

«Вот они, тыловые крысы!» – подумал Михаил Капитонович, вспомнив письма Штина, свои прежние, далеко не самые хорошие впечатления от тыловых служб и только что услышанное. Он уже точно знал, что это офицеры штаба Меркулова, которые едут к атаману Семёнову, чтобы тот уломал на что-то японцев. Он уже готов был мысленно плюнуть в их сторону, но снова вспомнил, что давно от Штина не было писем, хотя офицеры из Русской группы довольно часто наведывались в Харбин.

«Ладно, чёрт с ними… Дело важнее!» – подумал Михаил Капитонович и стал подниматься.

– Господа! Ваше высокоблагородие, прошу простить моё вторжение, разрешите представиться! – Он обратился к полковнику.

Полковник стал поворачивать к нему голову, и Сорокин увидел, что глаза полковника за головой не очень-то успевают.

«А однако, основательно они его!..» – успел он подумать, и в этот момент за полковника ответил подполковник:

– Слушаем вас, молодой человек!

– Поручик Сорокин! Могу я обратиться к господам офицерам с просьбой? Надеюсь, она будет для вас необременительной!

– Слушаем вас, господин поручик! – повторил подполковник.

– Вам или кому-то из вас не знакома ли фамилия Штин, майор Штин?

– Знакома! – глянув на подполковника, ответил майор, которого звали Порфирием Никаноровичем. – Он убит 20 февраля на Калганском направлении! Что-нибудь ещё, господин поручик?

Сорокин сел. Он понимал, что он услышал именно то, что только что было сказано, но не поверил! Штина не могут убить!

– Господин майор уверен?..

– Господин майор никогда не ошибается, – вступился за майора подполковник. – У нашего Порфирия Никаноровича феноменальная память! Вам что-нибудь ещё?

Сорокин увидел, что и майор пьян, как и полковник и подполковник. Он не хотел верить сказанному, надо было удостовериться… Да ведь у него же в купе есть фотография Штина!

– Минуточку, господа, одну минуточку! Если можно, не уходите, я вернусь буквально… – Он увидел, что майор посмотрел на подполковника. – Я очень вас прошу подождать меня всего лишь одну минуту!

Не дожидаясь ответа, он встал и пошёл по проходу так быстро, что чуть не сбил официанта, тот крутанулся юлой и только благодаря этому удержал поднос – заказ Сорокина. Сорокин прошёл тамбур, он торопился и в то же время волновался, что снова придётся беспокоить Элеонору, он думал, что сейчас лучше не входить в купе, но какое это было известие… он обязательно должен показать фотографию и дневники Штина офицерам, ведь они выпили, крепко, и мало ли что? Он взялся за ручку, вагон качало, он не удержал дверь и громко ударил ею.

В купе было темно, на фоне окна он увидел дорожную сумку, открыл её и вынул пакет. Элеонора приподнялась.

– Что случилось?

Голос Элеоноры показался Сорокину резким, это его неприятно взволновало, но он подумал, что ведь она же ещё ничего не знает. Он присел, нащупал её ладони и стал шептать:

– Ничего, милая, ничего, ты отдыхай, я скоро…

Чемодан с багажной полки поддался, он поставил его на пол, открыл и схватил рамку с фотографией, подхватил со стола пакет с письмами, сказал: «Извини, дорогая!» – и вышел.

Офицеры сидели в тех же позах. Сорокин боком сел на своё место и положил перед ближним к нему Порфирием Никаноровичем фотографический снимок.

– Вот! – Он показал пальцем на Штина. – Это – Штин!

Порфирий Никанорович медленно поднёс снимок к глазам.

– Господа, здесь мало света… я без очков…

Его сосед, другой майор, взял снимок, посмотрел и вернул Сорокину.

– Сожалею, господин поручик, однако, если я вас правильно понял, ваш друг, командир роты юнкеров майор Штин погиб! Глубокоуважаемый Порфирий Никанорович – прав!

Подполковник стал подниматься.

– Господа! Нам пора! Завтра надо быть в форме, поэтому надо бы выспаться хорошенько! Любезный! Подайте счёт!

Счёт у официанта уже был готов, и он положил его на стол, полковник, подполковник, майор, которого звали Порфирием Никаноровичем, и другой поднялись и, теснясь, стали выходить из-за стола.

Дальше Сорокин их не видел. Он выпил полный фужер водки и уставился на фотографию: «Как погиб? Этого не может быть!»

Когда Сорокин неожиданно во второй раз вошёл в купе, Элеонора перепугалась. Она видела, как он что-то ищет в дорожной сумке, что-то оттуда достаёт, потом из чемодана, и даже забыл его поднять на полку… Она понимала, что что-то произошло, но что? И вдруг она встрепенулась: «Боже! Там же письма Сэма, вместе с копиями Штина… в пакете! – И она похолодела – Как он посмел?..»

Она села и потянула к себе сумку. Поезд приближался к какой-то станции, стали мелькать фонари, освещая купе, но свет ей был уже не нужен, она не нашла в сумке пакета с копиями писем Штина и письмами Сэма.

«Зачем я их не уничтожила? А теперь, значит, я – лгунья! А ведь я его… А через три месяца я буду Лондоне! …а через два в Токио… И Джуди молчит!» Элеонора не говорила Сорокину о планах уехать в Англию вместе. Она давно придумала это, но сначала она хотела получить ответ от Джуди. Это желание стало возникать после Сретенья 1925 года, когда она из Шанхая вернулась в Харбин. Она не собиралась уезжать в Шанхай неожиданно, так получилось – пришла телеграмма из редакции, и шеф настойчиво рекомендовал ей посетить южные районы Китая. Оттуда она должна была дать широкое описание происходивших на юге событий. Однако поездка была неподготовленной и поэтому не удалась. К этим неприятностям добавилось то, что на юге была холодная и дождливая зима, и английская колония на это время, как обычно, за редкими исключениями, разъехалась по тёплым странам – в Аннам, Индонезию и Бирму, поэтому возвращение в Харбин казалось похожим на возвращение из пустоты. В день своего неожиданного отъезда она пыталась найти Михаила Капитоновича, но не смогла. Это было неприятно, хотя он предупреждал, что будет занят, и получилось так, что и отъезд был нерадостным. С дороги она дала ему телеграмму, однако указала только день и не написала ни номера поезда, ни времени прибытия. Она не строила никакого особенного расчета, просто ей хотелось сделать сюрприз, и он получился – Сорокин сидел дома и ждал её. Утром она проснулась в его узкой постели и поняла, что уже не хочет с ним расставаться. Именно тогда в её голове стал созревать план, и в него входил их совместный переезд в Англию. Об этом два месяца назад она написала матери. Зачем она это сделала? Она задавала себе этот вопрос и отвечала, мол, на всякий случай, а сама пони мала, что в отношении матери не может быть никаких сюрпризов. Она хорошо помнила семейную историю – историю своего дедушки, женившегося на индианке и точно знавшего, что лондонское общество её не примет. Когда его жена, её бабушка, умерла, дед покинул Индию, вернулся в Англию, уехал в имение в графстве Чешир и прожил там до самой смерти. Конечно, времена изменились, и ей бы не пришлось уединяться со своим русским мужем, и общество уже другое, и она – журналист, но мать! Тут девятнадцатый век не подался ни на фут. Она прожила с Сорокиным почти двадцать месяцев, как говорят русские, душа в душу, но почему он не делает ей предложение? Месяц назад она начала планировать отъезд, она не скрывала этого от Сорокина, а он ни о чём её не спрашивал. Она завела переписку с гостиницами в Шанхае, Кантоне и Токио, и иногда он писал письма за неё. Она запрашивала двухместные номера, и какие-то письма он писал под её диктовку или сам, когда она просила, и ни разу не спросил о том, для кого предназначается второе место в гостинице. Может быть, он думает, что так ей просто будет удобно, ведь не всегда нужен люкс, а может быть, редакция экономит. Она смотрела на него, в самой глубине души что-то ей смутно и глухо шептало… она не понимала, что он думает! И Джуди молчит. Прямо какой-то заговор! И снова в глубине души ей смутно и глухо шептало, что, может быть, ему всё равно, расстанутся они, когда она покинет Харбин, или будут вместе. А Сорокин был спокоен, мягок, ласков и ни о чём не спрашивал. Это стало её пугать, она не выдержала и задала вопрос. Михаил Капитонович ответил, что согласится с любым её предложением. И снова всё развивалось, как будто бы они давно венчанные муж и жена. А «как будто бы» её не устраивало. А он молчал.