умер от передозировки. И только лишь изредка посапывающие звуки указывают на то, что Алмазов, к счастью, жив. Никакие подлезть под бочок, погладить по голове, сильно обнять — равно сжать, его не берут. Паниковать в общем-то нечего, меня никто не пристыдит, что Сережа спит не в своем доме до обеда, но только лишь по той причине, что папа тоже в коматозе. Ну а мама, понятное дело, не против такого исхода событий, она в отличие от меня занята делами, а не рассматриванием спящего Сережи.
Впервые в жизни мне стало завидно. Да, именно завидую, что не умею делать то, что с такой легкостью делает мама. И вроде как мое мнение на этот счет не изменилось, нерационально тратить столько времени на готовку, тем более готовить выпечку, которую триста тысяч раз проще купить в магазине. Вот только, когда я спустилась на кухню и обнаружила не только дюжину пакетов и заполненный холодильник, но и стала непосредственным свидетелем того, как Аня с мамой, смеясь, раскатывают тесто на штрудель, меня затопила самая что ни на есть зависть. Штрудель, блин! Мама, которая еще вчера не знала Алмазова, уже в курсе не только его любимого блюда, она еще и готовит его на второй день знакомства! А я? А я не умею. И это раздражает. Неужели ей непонятно, что ее штрудель только подчеркнет перед Сережей мою рукожопость в плане готовки? Мало того, что она запомнила его любимое блюдо, в то время, как я вообще о нем узнала день назад, так еще и готовит его. Вот зачем так делать? Ну зачем? Ладно бы приготовила обычный обед, так ведь нет же, обычным не обошлось. Штрудель, блин, с вишней. Ненавижу. Просто ненавижу чего-то не знать или не уметь. Мне на фиг сдалась эта готовка, но этот штрудель вывел меня из себя. В голову даже пришла шальная мысль — сказать Сереже, что его готовила я. Мама точно будет не против. Вот только это все не то! Я-то знаю, что это не моя заслуга. Стало быть, не буду испытывать никакого удовлетворения. Чертов штрудель! Сажусь на кровать рядом со спящим Алмазовым, а перед глазами снова эта долбаная выпечка. Мда… если быть честной, бесит меня вовсе не это блюдо, а моя… моя, черт, даже в мыслях это произносить не хочется. Но да, меня бесит моя несостоятельность в этом деле. Но вот же гадство какое — не хочу я стоять у плиты больше двадцати минут. Не хочу и все. Хотя, всегда можно найти компромисс. Научиться готовить штрудель, но делать это раз в месяц, как приятный бонус, что-то типа знака внимания. И мне будет приятно и ценить будет. Да, точно. Мамин труд никто не замечает, потому что она это делает всегда. Это ее выбор. А у меня такого не будет.
Глубокий вдох… выдох. Несостоятельность в готовке меня бесит? А то, что я полностью увязла вот в этих девяносто килограммах, лежащих на моей кровати, меня не смущает? Снова вдох… выдох. Надо поменьше проводить вместе времени, это все же какой-то перебор. А это я еще с папой не разговаривала…
Тянусь ладонью к Сережиной голове и медленно перебираю между пальцами его волосы. Как за такой маленький срок моя жизнь так перевернулась? У меня в кровати лежит мужчина. Мой мужчина! Офигеть, как дико звучит. Усмехаюсь в голос, на что Алмазов никак не реагирует. Провожу пальцами по его небритым щекам и понимаю, что несмотря на то, что он колючий, и моей коже вряд ли придется это по вкусу, чем-то мне нравится его щетина. А в баре — нет. А ведь выглядел он тогда точь-в-точь как сейчас. Усталый, небритый и жизнью побитый. Сейчас, правда, побитый вчерашним виски. Но все такой же. А ведь тогда я посчитала его гопником. С ума сойти, это было всего месяц назад. Интересно, как Сережа поведет себя, когда я скажу, что передумала быть с ним на практике до конца лета? Хочу, чтобы расстроился. Да, хочу дразнить его, прекрасно осознавая, что останусь. А он пусть побесится. Блин, что я творю? Провокаторша, недоделанная.
Очерчиваю пальцем его губы и неожиданно Сережа прикусывает его, резко открыв глаза.
— Ты дурак что ли?! Напугал.
— Это за то, что не даешь мне поспать, — хрипло шепчет Алмазов. — У меня башка трещит так, как будто по ней танк проехался, имей совесть, я тебя после попойки не будил.
— Вообще-то, я тебя будила для того, чтобы ты выпил таблетку, — обиженно произношу я и тянусь рукой к прикроватной тумбе. Беру стакан с водой, которая наверняка уже стала теплой, и таблетку, мирно лежащую рядом. — Пей.
Алмазов молча, но с улыбкой на лице берет стакан и выпивает залпом, предварительно закинув в рот таблетку.
— Спасибо. А принеси мне еще водички, раз разбудила, — хриплым ото сна голосом произносит Сережа и трет лицо руками.
— Я вообще-то бутылку тебе принесла, — наклоняюсь вниз и с чувством полнейшего удовлетворения вкладываю в руки Алмазова.
— Что-то ты слишком милая, это непривычно, — усмехаясь, бросает Алмазов и принимается самым настоящим образом хлебать из бутылки. — Ммм… кайф. Который час?
— Час дня.
— Что?!
— Ты слышал. Час дня.
— Ни хрена себе. А твой отец? Спит?
— Ага.
— Слава Богу. Тогда я, пожалуй, должен до него принять душ и желательно проснуться.
— Это было бы здорово. Мама приготовила тебе папину футболку, а твои трусы уже чистые. Пока ты дрых, я их постирала и кинула их в сушку.
— С ума сойти. Руками постирала мои трусы?!
— Да прям, машинка все стерпит, вместе с моим бельем. Ну раз ты уже проснулся, может пойдешь в душ? — тянусь рукой к его щеке и чуть провожу пальцами. — Я была бы рада, если бы ты был гладеньким. Так коже приятнее, хотя, так тебе тоже идет. Я тебе дам свой бритвенный станок, ты же не против?
— Конечно, не против, — улыбаясь, произносит Алмазов. — Против только, чтобы моя девушка брила себе щетину. А так и не скажешь, что у тебя волосы на лице.
— Я передумала, вместо станка, которым я брею ноги, я дам тебе тот, которым брею между ног.
Вместо ответа Алмазов усмехается в голос, тыча