вышли бы к костру, раньше. Ночью у нас холоднее, чем в Галилее.
Стриженые солдаты у него похожи на Самсона.
А будь Адам солдатом, то объел бы все яблоки ещё зелёными.[58]
Власть, любая власть говорит со своими подданными по-арамейски.
И вооружённые люди применяют всё те же приёмы.
"Библия любопытно повторяется.
Однажды разбили евреи филистимлян. Те бежали, бежали по двое, спасаясь, через реку.
Евреи поставили у брода патрули.
Филистимлянина от еврея тогда было отличить трудно: и те и другие, вероятно, были голые.
Патруль спрашивал пробегавших: «Скажи слово шабелес».
Но филистимляне не умели говорить «ш», они говорили «сабелес».
Тогда их убивали.
На Украине видал я раз мальчика-еврея. Он не мог без дрожи смотреть на кукурузу.
Рассказал мне:
Когда на Украине убивали, то часто нужно было проверить, еврей ли убиваемый.
Ему говорили: «Скажи кукуруза».
Еврей иногда говорил: «кукуружа».
Его убивали".
Любимые истории Шкловский рассказывает по нескольку раз — и, часто, на соседних страницах. Так Библия говорит об одних и тех же событиях, будто для лучшего запоминания. "Я читаю греческие романы, Библию, Шопенгауэра и многие принесённые мне книги так, как Дон Кихот читал греческие романы".
Революция меняет всё, но мотив Спасителя остаётся.
Шкловский писал в "Тетиве": "Высокий стиль революции взял библеизмы в их опровергнутом виде".
Первая часть суждения верна, а вот вторая — нет.
Старая риторика оказалась непобедима, да, собственно, и новой-то не было.
Жизнь наша коротка, дыхание прерывисто. Любой революционер, создающий быстрые изменения реальности мгновенно начинает искать чего-то вечного и не меняющегося.
Ты бережёшь дыхание, закладываешь его за щеку, как детскую конфету.
Но время всё рассасывает неумолимо.
Кстати, в "Белой гвардии" Булгакова, романе, набитом библеизмами (потому что ничего лучше для описания трагедий не придумано), Шкловский выходит Антихристом.
Так говорит соблазнённый его, Шкловского, футуризмом несчастный поэт Русаков.
Шкловский-соблазнитель первым приходит к женщине, и уж затем в её жизнь входит святой человек Турбин.
"Пишите книгу, Коля, потом будете вычеркивать. Пишите не Главную книгу. Главная никогда не пишется. Книга Царств в Библии полна несправедливости, жестокости, но она хорошая книга".
Что делать со словами, когда осознаёшь конечность дыхания, непонятно.
Извините, если кого обидел.
23 июня 2011
История про следы наших выступлений
Немного у меня есть записей, к котором до сих пор оставляют комментарии.
Вот одна из них — про папиросы "Казбек".
Вот уж девять лет прошло, а её всё комментируют (см. постскриптум).
Нет, положительно невозможно заниматься историей чего бы то ни было, не рискуя навлечь на себя гнева заинтересованной общественности.
Извините, если кого обидел.
28 июня 2011
История про сны Березина № 350
Приснился очень долгий сон о том, что я живу в какой-то местности, похожей на один придонский монастырь — Свято-Успенский. Только этот монастырь совсем пришёл в упадок и там обретаются только игумен без мнахов. Я, впрочем, живу рядом — в доме отдыха, или, вернее, в санатории. Среди отдыхающих я встречаю молодую женщину из моего прошлого.
Мы проводим время в разговорах, но у меня есть соперник — невысокого роста молодой человек, чернявый и вёрткий.
Он тоже интересен женщине, но в какой-то момент сдаётся, уходит в тень.
Моя победа слишком легка, и это могло бы меня насторожить.
Потом происходит что-то, быть может — женщина умирает.
И я собираюсь отправится за ней, то есть, спасти её.
Но быстро оказывается, что тут нет сюжета певца, спускающегося в загробный мир за суженой. Мотив этой женщины исчезает, остаётся только мотив путешествия. Внезапным образом мне помогает игумен, он берётся быть не то моим проводником, не то, наоборот, я сопровождаю его в странствие.
Кругом жаркое лето, пахнет разнотравьем.
Мы идём по белой меловой дороге, а потом попадаем в сад через старые ворота. Это сад как бы под открытым небом, но, одновременно и под сводами — невозможно объяснить, как это получается.
И вот я вижу, что в этом саду, сидят среди растений как в трапезной, полупрозрачные люди. Вот лежит с открытым от смертного ужаса ртом какой-то местный помещик.
А вот игумену, идущему впереди, кивают какие-то люди, и он улыбается им в ответ:
— А это наши старички-лесовички.
Я, правда, не понимаю, кто это — крестьяне из близлежащих деревень или паломники. Или вовсе не пойми кто.
Наконец, мы видим стариков, что сидят в этом саду за столами, и я понимаю, что тут-то несколько поколений монастырской братии. Эти старики оборачиваются к игумену, и, не вставая, поднимают приветственно кружки. Но рядом с ними, как тыква на грядке лежит прозрачная голова и игумен вздыхает:
— А это прошлогодний мор.
Голова тупо смотрит впереди себя.
Тут оказывается, что игумен решил остаться в этом саду, чем-то вроде санитара при больнице.
Я же возвращаюсь обратно, но вместо жары вижу над собой пасмурное небо, набухающее грозой.
Извините, если кого обидел.
29 июня 2011
История про переписку Шкловского с Горьким
Grani, 207–208, 2003
[392]
А. М. Горькому
Июль — начало июля 1920 г.
Дорогой Алексей Максимович.
Живу я (Виктор Шкловский) в Херсоне. На противоположном берегу белые, завтра уйдут. Я поступил добровольцем в Красную Армию, ходил в разведку, сейчас помначальника подрывной роты. Делаем ошибки за ошибками, но правы в международном масштабе. Очень соскучился по Вас и по великому Петербургу. Приветствую всех туземцев.
Желаю Соловью и Купчихе и Марии Игнатьевне всяких желаний. Читаю Диккенса и учусь бросать бомбы Лемана. К сентябрю буду в Питере. Потолстел, хотя здесь всё и воздорожало из-за фронта. Но питерцу много не надо.
Изучаю комцивилизацию в уездном преломлении.
По Вашему письму ехал как с самым лучшим мандатом. Привет Марии Фёдорове. Что здесь ставят в театрах, у госиннодворцев каменного века был вкус лучше. Скучаю, хочу домой.
Виктор Шкловский
Жак как?
Жена на меня сердится.
А. М. Горькому
Действующая Красная Армия
16 июля 1920 г.
Дорогой Алексей Максимович.
Пишу Вам с койки хирургического лазарета в Херсоне. Я был начальником подрывного отряда Херсонской группы войск Красной Армии. Вчера в моих руках разорвалась ручная граната. У меня перебиты пальцы на правой ноге и 25–30 ран на теле (неглубоких). Спокоен. Через три-четыре недели буду в Питере.
Привет всем Завтра буду оперироваться.
Виктор Шкловский
А. М. Горькому
[Октябрь — ноябрь 1921 года]
Дорогой Алексей Максимович.
Я решаюсь говорить очень