и в слуги тебе не гожусь. Не стану я слугой и твоему родичу, твоему другу, рыцарю Горемыке.
Но госпожа Скорбь ответила:
— Колдун, о котором ты говоришь, не родич мне и не друг. Его настоящее имя Нытик, господин серого царства. Я с ним не знакома. А коли ты — рыцарь Весельчак, госпожа Скорбь должна тебя опасаться. С веселыми и радостными сердцами я обращаюсь осторожно.
Она прижала ладони к его лбу. Такой целительной прохлады, такого глубокого и ясного покоя он доселе не изведал. Весь день и всю ночь сидел он возле гроба любимой. И все это время он чувствовал прохладу ладоней госпожи Скорби на своем челе.
С тех пор смех рыцаря никогда более не звенел над долиной. Сгорбленный, одинокий бродил он по полям и лугам. Песен он больше не пел, не смеялся, но улыбался каждому встречному, всем от мала до велика. И по-прежнему переходил шепот из уст в уста:
— Смотрите, вот идет благородный рыцарь Весельчак из Фалькенборга. Господин Весельчак, господин Весельчак, веселый рыцарь!
ХЕЛЕНА НЮБЛУМ
ДЕВУШКА, КОТОРАЯ ПРОТАНЦЕВАЛА ВСЕ НА СВЕТЕ
Жила — была маленькая девочка, которая, едва научившись ходить, уже начала танцевать. Вы даже не поверите, как красиво она танцевала!
Она поднималась на носочки и начинала кружиться на своих крохотных-прекрохотных ножках, словно цветочек, обдуваемый ветром. Она поднимала крохотные ручки как можно выше и откидывала головку назад, словно желая взлететь. Она порхала по комнате до тех пор, пока у неё хватало сил, и падала назвничь у ног своей матушки.
Когда она чуточку подросла, матушка часто брала её с собой в лес.
Это был красивый холм, поросший лесом, где стояли березы с белыми, гладкими, как шелк, стволами и длинными свисающими вниз светло-зелеными вуалями. А у подножия холма расстилалось озеро, где всегда слышалось: «Блинк! Блинк!» Весной трава, покрывавшая лесной холм от подножия до вершины, была сплошь усеяна ландышами.
Матушка садилась в траву и шила, а девочка танцевала.
Чем девочка становилась старше, тем больше она придумывала танцев, и они с матушкой давали им разные названия.
Танец со множеством мелких, веселых прыжков с долгими веселыми поворотами был «Танец Солнечного Света».
Да, сразу было видно, что это «Танец Солнечного Света». А танец, когда она летела вперед с распростертыми руками, с буйными бросками, удивительными изгибами и вращением, был «Танец Бури». И еще был «Танец Ландышей». Матушка надевала тогда пышные венки и гирлянды из ландышей на головку и на шейку своей маленькой дочки, а девочка сама украшала всю себя ландышами; она засовывала букетики за уши и даже доверху набивала свои крохотные башмачки благоухающими цветами. И тогда начинался «Танец Ландышей».
Он был так воздушен и так легок! Она так радостно летала по траве, что все ландыши, которых не взяли танцевать, вытягивали головки, чтобы посмотреть на неё, а когда танец кончался, их маленькие колокольчики звенели и шептали:
— Мило! Мило! Это наш собственный танец!
Но был еще и «Танец Дождя». Грустно было смотреть на него. Усталые, шлепающие шаги, безвольно повисшие руки, длинные, распущенные волосы. А кончался танец тем, что девочка падала навзничь и лежала точно мертвая.
Каждый день придумывала она новые танцы, а матушка глядела на дочку, улыбалась и говорила:
— Великое утешение в жизни даровал господь этому ребенку! Как она танцует!
Но недолго довелось матушке радоваться.
Когда девочка была еще совсем ребенком, матушка умерла, и девочка осталась одна с отцом и танцевала ему до тех самых пор, пока не стала юной барышней.
Но не думайте, что она только и делала, что танцевала. Она умела печь хлеб и варить кашу не хуже других женщин. Она умела латать платья и вязать чулки, а маленький домик, в котором она жила с отцом, блистал чистотой.
Она поливала водой тюльпаны и гиацинты, росшие у дверей домика, она подвязывала лозы жимолости так, что они висели над дверьми как гирлянды.
С утра до вечера была она в работе, но когда ей порой становилось грустно или очень весело, она принималась танцевать!
Дом расположился на вершине холма, а у подножия расстилалась гладкая зеленая лужайка, где было так хорошо танцевать! Днем девочка стояла на вершине холма, озаренная яркими солнечными лучами, ночью же ей казалось, что она поднимается высоко-высоко и прямо над головой у неё сияют все звезды на свете.
И тогда девочка придумала «Танец Солнца» и «Танец Звезд».
Так подрастала она в одиночестве и стала высокой, тонкой и прекрасной, как день; но когда ей было всего семнадцать лет, умер и её отец.
Когда он еще лежал при смерти, девушка встала на колени у его кровати и заплакала.
— Мой добрый, дорогой батюшка! — сказала она. — Ты знаешь, как я горюю оттого, что ты уйдешь от меня. И знаешь, что во всем мире нет ни единого человека, на которого бы я могла опереться. Но как бы я ни горевала, что ты меня покидаешь, боюсь, я никогда не перестану танцевать! Если я не смогу танцевать, я не смогу и жить!
Однако отец нежно положил руку на голову дочки и посмотрел ей в лицо.
— Танцуй, моя девочка! — сказал он ей и умер.
В ту ночь девушка была совсем одна в маленьком домике на холме, где лежал мертвым её отец. Она не в силах была лечь спать; отворив дверь, она вышла из дому.
Ночь была прохладной, небо темным. Но в этой тьме сверкало бесконечное множество ярких звезд. Никогда она не думала, что их так много. Она вдыхала легкий прозрачный воздух и смотрела вверх на молчаливые звезды, думая, что добрый её отец теперь ближе к богу и к звездам, чем к ней. Он был высоко-высоко, в мире душ. И она высоко-высоко простерла руки, словно желая приблизиться к нему, и поднялась как можно выше на носки.
— Ах, я так далеко от тебя, так глубоко внизу, так глубоко внизу на земле! — вздыхала она, склоняясь низко к траве.
Но тут все звезды словно заулыбались и стали подмигивать ей, говоря:
— Вставай! Вставай!
И она снова, подняв руки, вскочила на ноги и, сама не зная, как это получилось, принялась танцевать.
Она танцевала «Танец Скорби» по своему отцу.
Ее слезы струились и блестели при свете звезд, а из сердца вырывались глубокие вздохи. Но она танцевала так прекрасно, как никогда прежде. Танцем она утишала боль и горе. А когда кончилась ночь, она тихо уселась