Читать интересную книгу "Реализм и номинализм в русской философии языка - Владимир Викторович Колесов"

краски индивидуального, разрушают истинное, поскольку им суждено было выразить собой неизменное, а не изменяющееся. Тут и там в его сочинениях найдем мы инвективы в адрес слова, которое ему враждебно и не по нраву. Потому что

«слово обладает загадочной силой пропускать через себя только то, что годится для жизни. Слово было для жизни и изобретено: чтоб скрывать от людей тайну вечного и приковывать их внимание к тому, что происходит здесь, на земле <…> Но, повторяю, заботливая природа, давши людям с „самого начала“ „слово“, устроила так, что, что бы человек ни говорил, до слуха ближних доходят только полезные или приятные для них сведения. А крики, стоны, рыдания – люди не считают их выражением истины и всячески „погашают“ их…

И в самом деле – людям нужно только понятное. То же „непонятное“, которое выражается в криках, нечленораздельных звуках или иных, непередаваемых словом „внешних“ знаках, уже относится не к людям. Есть, должно быть, кто-то, гораздо более восприимчивый к слезам и стонам, даже к умолчанию, чем к слову, кто видит в несказанном больше смысла, чем в ясных и отчетливых, обоснованных и доказанных утверждениях» (там же: 203 – 204).

Слово дано для оценки.

«Сказать про человека храбрый, умный, благородный и т.д., значит, на самом деле, ничего про него не сказать. Это только значит оценить его, измерить и взвесить его значение по принятым с незапамятных времен масштабам, т.е. „судить“ его. Когда для нас человек умен или глуп, храбр или труслив, щедр или скуп, он себе самому не представляется ни умным, ни храбрым, ни щедрым. Для него, непосредственно себя воспринимающего, все эти категории и масштабы просто не существуют. У него нет категорий для познавания, для знания себя: они ему не нужны. Поскольку он, как космическое и общественное существо, обязан применять их, они его тяготят и даже уродуют» (там же: 200).

Слово уродует человека, потому что навязывает ему расхожее понятие там, где он может обойтись личным образом.

Слово закрепощает мысль.

«Самые важные и значительные мысли, откровения являются на свет голыми, без словесной оболочки: найти для них слова – особое, очень трудное дело, целое искусство. И наоборот: глупости и пошлости сразу приходят наряженными в пестрые, хотя и старые, тряпки – так что их можно прямо, без всякого труда, преподносить публике» (Шестов 1991: 69).

5. Результат

Своеобразный философский цинизм представлен в разборе различных философских направлений, преимущественно в форме литературоведческого эссе. Чисто национальный способ философствования, не нашедший отклика в русской душе.

Известные основания для такого заключения имеются. Высказано мнение, что философствованию Шестова свойственна интерпретационная техника мидраша: всё оценивается с точки зрения сакральных библейских текстов (Торы), т.е. в иудаистском их восприятии (Паперны 1993). Неудивительно, что себя Шестов сравнивает с Филоном Александрийским, который вписал в 4-е Евангелие фразу εν αρχη ην ο λογος [в начале было слово], и тогда уже

«культурные народы согласились принять Библию, ибо в ней было всё то, чем они привыкли побеждать» (Шестов 1966: 252).

Впрочем, язвительные замечания Шестова наталкивают на поучительные размышления. Вот, не угодно ли?

«Обычное следствие столкновения мнений – столкновение людей»

или

«политические убеждения дело другое. В политике переменил убеждения, меняй друзей и врагов: стреляй в тех, кого вчера защищал грудью, и наоборот. Тут призадумаешься» (Шестов 1912: V, 118 и 99).

И верно, призадумаешься.

ГЛАВА XII.

ИДЕАЛ-РЕАЛИЗМ: ИНТУИТИВИЗМ НИКОЛАЯ ЛОССКОГО

Интуитивизм есть тоже синтез эмпиризма и рационализма.

Николай Лосский

1. Понятие и образ

«Идея есть отношение или закон, а не вещь»,

– с этого утверждения Анри Бергсона начнем изложение интуитивизма, родоначальником которого на Западе Бергсон и был.

Стремление к абсолютному, к идее не может быть удовлетворено рассудком и разумом.

«Абсолютное может быть дано только в интуиции, тогда как всё остальное исходит из анализа. Интуицией называется тот род интеллектуального вчувствования, или симпатии, посредством которой мы проникаем вовнутрь предмета, чтобы слиться с тем, что есть в нем единственного и, следовательно, невыразимого. Напротив, анализ есть процесс, сводящий предмет к заранее известным элементам, т.е. общим ему и другим предметам. Анализировать – значит выражать вещь через посредство того, что не есть она сама. Итак, всякий анализ есть не что иное, как перевод, развитие в символах, изображение, полученное с различных точек зрения, отмечающих сходства между новым изучаемым предметом и другими, якобы уже известными. Анализ в своем вечно ненасытном желании схватить предмет, вокруг которого он осужден вращаться, умножает без конца количество точек зрения, чтобы дополнить вечно неполное представление, беспрерывно изменяет символы, чтобы довершить вечно несовершенный перевод. И так до бесконечности. Интуиция же, если она только возможна, есть простой акт <…> Итак, метафизика есть наука, претендующая на познание без символов» (Бергсон 1911: 198).

Бергсон определяет недостатки научных форм познания, которые он связывает с понятийным сознанием. Понятие соотносит друг с другом и упорядочивает в сознании возникающие в процессе познания образы вещи, представляя их в виде символов, максимально отвлеченных от жизни; такие понятия «не более чем образы». Разум постигает не вещи, а только отношения между вещами, возникающие в процессе действия с ними. Лосский, признавая роль отношения, видит и вещь – как целое (мир есть органическое целое во всех своих отношениях). Это первое отличие от французской версии интуитивизма.

Интеллект (разум) избирателен и останавливается лишь на том, что ему интересно («интеллект не созерцает, а выбирает» – и оценивает; ср. мнение Шестова); его требование – польза или красота, тогда как основной компонент категории Благо – истина – остается в стороне (там же: 219).

Образ как источник познания полезнее понятия. Бергсон отвергает все содержательные формы концепта, хотя

«образы имеют по крайней мере то преимущество, что они удерживают нас на почве конкретного»,

тогда как

«каждое понятие выражает в еще большей степени, нежели образы, сравнение между испытуемым предметом и другими, похожими на него»

– и только интуиция, прямое вчувствование в сущность может стать методом

«метафизического исследования предмета в его концептуальной сущности» (там же: 203).

Очень трудно отличать особенности направления от национальных его модификаций. В данном случае много соответствий между экзистенциализмом Шестова и интуитивизмом Бергсона – гораздо больше, чем сходства между интуитивизмом