Читать интересную книгу "Реализм и номинализм в русской философии языка - Владимир Викторович Колесов"

как понимал Маркс, но и не прошлое, как у Гегеля); тема разложения, завершения, неминуемой смерти как основная.

8. В таком случае истина – не отношение мысли к действительности, а просто способ ориентировки личности в меняющихся ситуациях: не истина, а личная правда; истинным признается то, что не сокрыто, то, что есть.

9. В основе познавательного акта лежит коммуникация, знание важнее познания, достаточно представить разбор формальных правил изложения и выдать их за логику самого изложения. Утверждается, что необходима перестройка языка, а точнее, способов речевого общения (язык сводится к речи, а затем и к речевой деятельности).

10. Компетентность организуется на основе смутной догадки (исхождение от мифа – основной ментальной единицы). Утверждается, что «чувство ценнее интеллекта», и потому на основе интуиции должен быть выработан адекватный язык. Экзистенциалист, как точно сказано, «сам из себя чеканит фальшивую монету» – он конструирует, а не реконструирует.

11. Признается, что с течением времени «мысли овеществляются», окостеневают и требуют оживления в своих формах; определенный концептуализм, приравнивающий мысль к слову и тем самым уравнивающий их с вещью.

12. Отсюда утилизация научного знания; «хаос разума» предоставляет возможность для существования известной суммы мнений вместо научной теории; возникает естественная конкуренция этих мнений (в которой, конечно, побеждает не самое истинное и правильное). Это – система вариантов без инварианта (в отличие от феноменологизма), «открывающая систематика».

Таковы основные положения экзистенциализма, современных гностиков, которые, по мнению Зураба Мамардашвили, просто «не умеют мыслить» (Мамардашвили 1968). Бердяев сказал об этом гораздо решительнее:

«…экзистенциализм <…> есть философия, которая не хочет объективирующего познания. Существование не может быть объектом познания. Объективация означает отчуждение, обезличивание, утерю свободы, подчинение общему, познание через понятие. Вся почти история философской мысли стояла под знаком объективации»,

и Кьёркегор (Киркегор – Kierkegaard)

«признавал экзистенциальным лишь познание в субъективности, а не в объективности, в индивидуальном, а не в общем. В этом он был инициатором…».

Кроме того,

«это философия экспрессионистская <…> Существование (Existenz) не есть эссенция, не есть субстанция, а есть свободный акт. Экзистенции принадлежит примат над эссенцией»,

потому что и каузальная связь существует лишь в сфере объективации, и свобода – глубже всякой экзистенции (Бердяев 1996: 9 – 10).

2. Экзистенция

Лев Шестов (Иегуда Лейб Шварцман: 1866 – 1938) – «экзистенциалист, появившийся задолго до экзистенциализма», для творчества которого характерны: бессистемность мышления, глухота к чужому слову, мономания (основной вопрос – размышления о жизни и смерти), частый эпатаж читателя, склонность к духовным провокациям, стиль философского фельетона, «психологический сыск», утопизм антирационализма и последовательная защита индивидуализма (Гальцева 1992: 77 – 78).

Как отметил в своей статье В.Г. Белоус (1994: 102), другой критик (К. Эрберг) замечает за Шестовым иннормизм, адогматизм, философию понимания, смыслотворчество, не философию истины (ответа), но философию смысла (отвечания), упование на собственную (индивидуалистскую) волю, реализуемую в творчестве, и т.д. Сравнивая Л. Шестова с первым русским экзистенциалистом – Ф.Μ. Достоевским, Эрберг утверждает, что Достоевский (как и Шестов) философствует конкретными образами и «велит нам чувствовать свои мысли»: им обоим свойственно представление, будто существует «не непонятность, а многопонятность» (там же: 104).

Вообще отношение критиков экзистенциализма к этому направлению неодобрительное. Между тем здесь переплетается несколько проблем.

Первая – экзистенциализм как онтологию и абсолютный реализм как гносеологию следует развести; они не всегда совпадают в творчестве одного и того же философа (но совпадают у Шестова).

Вторая – перечисленные выше установки экзистенциализма (2, 4, 7, 8, 10, 11) лежат и в основе русской ментальности, характеризуют русское представление о сущности как концепте, эсхатологичности христианства, об истине как субъективной доле правды, о символе как исходной точке познания, о необходимости оживления внутренней формы слов по мере насыщения слова всеми содержательными его формами и распадения в миф.

Третья – в современном художественном и научном творчестве очень влиятельны некоторые из приведенных установок; они стали фактом культуры, приведя к исчезновению самого направления, имевшего, видимо, только культурно-историческое значение.

По этим причинам и творчество Льва Шестова оказывается преходящим моментом, вряд ли способным дать общегносеологические результаты.

3. Скептицизм

Оставляя в стороне тонкие различия между экзистенциализмом, персонализмом и интуитивизмом, существующие, конечно, но не оттеняющие и общеродовых их сходств, со слов Льва Шестова уясним себе российское понимание экзистенции.

Нет, например, особых различий между персонализмом Бердяева и экзистенциализмом Шестова:

«Мы оба сходимся в одном. Мы ненавидим всякого рода ratio и противопоставляем ему: Бердяев – Большой Разум, я – Глупость. Аргумента в защиту своего термина мне можно, кажется, не представлять, и это тем удобнее, что у меня, собственно говоря, и никаких особенных аргументов нет» (Шестов 1912а: V, 100).

Столь легкомысленное отношение к философской мысли не редкость в его среде, например,

«Михайловский не знал немецкой философии и смешивал трансцендентное с трансцендентальным. Михайловский не любил метафизики» (там же: 114).

Метафизику очень любил Лев Шестов.

Однако Бердяев – гностик и философ европейской культуры; у него «этика подавляет все», что и отличает его от Шестова. Однако корень их философствования общий, философия жизни,

«отсюда и идет экзистенциальная философия: человеку нужно не „понять“ – а жить, и он противопоставляет, осмеливается противопоставить свои ridere, lugere и detestari[1] – пониманию, тому, что добывается философией спекулятивной» (Шестов 1992: 59).

Проблема выбора как основная проблема экзистенции: выбрать и значит познать. И Бердяев, и Шестов – за «освобождение личности из индивидуума», в личину которого прячет лики современная социологии выдающая себя за философию. Так появляется формула Шестова, заимствованная им у Кьеркегора:

«Экзистенциальная философия есть философия de profundis[2]. Она не вопрошает, не допрашивает, а взывает, обогащая мышление совсем чуждым и непостижимым для философии умозрительной измерением. Она ждет ответа не от нашего разумения, не от видения – а от Бога» (Шестов 1995: 402).

В таком случае важны не факты, а события.

«Факты сами по себе не „обогащают“ нас, не приносят никаких выгод <…> Науке отдельные факты не нужны, она даже не интересуется ими» (Шестов 1966: 44);

наука ищет законы и составляет теории,

«т.е. то, что чудесным образом превращает однажды происшедшее, для обычного глаза „случайное“, в необходимое» (там же: 50 – 51).

Позитивизм – вот имя такой науки, которая враждебна Шестову, поскольку выдает себя за философию. Такая

«наука не констатирует, а судит. Она не изображает действительность, а творит истину по собственным автономным, ею же