именуешь полудикими? Меня? Себя?
– Для греков и хазар мы все – дикари, что поклоняются деревянным богам вместо истинных.
– И что же – бог хазар уже и твой бог? – Улав коснулся серебряного «молота Тора» у себя на шее.
– Пока еще нет, – медленно выговорил Хастен, и его лицо застыло, не давая угадать, жалеет ли он об этом. – Благословение того бога не так легко заслужить. Для этого мало зарезать барана или коня. Он хочет от людей иного. Но зато тем, кого он принимает, он дает невиданную мощь. Враги хазар никогда и ни за какие сокровища не обретут этой мощи. У тебя есть возможность сделаться их другом.
– Ты позабыл… или не знал, – помедлив, ответил Улав конунг, – что я, хоть и ношу звание конунга благодаря моему происхождению, не владею землей смолян. Ею правит Ведомил.
Хастен помолчал – этого он, должно быть, и правда не знал, будучи никак не связан с землей смолян.
– Это еще один довод в пользу того, о чем я сказал, – ответил он чуть погодя. – Мы можем заключить тайный союз… Ну а чуть позже… когда хакан разделается со своими явными врагами… Ты будешь владеть землей смолян. Для друзей хакана открыты такие возможности, о каких его враги не смеют и мечтать.
Улав конунг хмыкнул – не то от изумления перед этакой широтой и глубиной замыслов, не то от возмущения.
– Ты предлагаешь мне предать того, кого я на оружии клялся оберегать.
– Тебе судить, стоит ли он того, чтобы его оберегало твое оружие.
– Ну уж не тебе! – Улав конунг нахмурился. – Вот что… Уведите его, – велел он хирдманам, ничего не ответив самому Хастену.
Тот молча позволил снова связать ему руки и ушел. Видимо, быстрого ответа он и не ожидал, но сумел дать Улаву причины думать, как распорядиться не только пленником, но и самим собой.
Глава 6
Кожан ждал, что Улав заговорит, когда Хастена уведут, но отец молчал. Не смея спрашивать, Кожан не мог подавить волнения: было видно, что Улав весьма озадачен. С детства Кожан знал, что между его родителями и князем Ведомилом сохраняется тайная, но упорная неприязнь и взаимное недоверие; каждый из них – и Улав, и Ведомил – охотно обошелся бы без другого, но не мог: за Ведомилом было древнее право, а за Улавом – вооруженная сила, в любой день готовая к действию. Но… предать его? Воспользоваться хазарской помощью, чтобы захватить власть – и попасть в зависимость, платить дань? Повредить своей чести предательством, чтобы тут же впасть в новое бесчестье – подчинение? Да и много ли будет стоить такая власть? Кожан волновался, не зная, как оценит это отец. Самому ему было даже противно думать о таких делах; он и верил, что его отец не отдаст своей чести ни за какие сокровища, и опасался, что в этом есть нечто, ему недоступное.
И что если Хастен сказал правду насчет замыслов Олега киевского? Тот ведь отнял у хакана дань радимичей, а от них до смолян не так уж далеко.
– Но Олав из Хольмгарда уж верно ничего против нас не замышляет, – только и решился сказать Кожан, глядя, как отец расхаживает по обчине между длинными столами. – Он ведь наш родич. А раз Олег с ним породнился, то теперь он тоже наш родич! – осенило его. – Они же не для того породнились, чтобы вредить своим общим родичам – нам!
– Это разумно, но ведь этого родства на деле уже нет, – задумчиво ответил отец. – Сын Олега погиб, тот, что был зятем Олава. И даже общего внука у них не появилось.
И хотя положение было невеселым, в душе Кожана поднялось ликование – отец принял его как достойного собеседника! Признал, что у него, как у настоящего мужчины, могут быть соображения, идущие к делу!
Улав повернулся и посмотрел прямо ему в глаза.
– Это касается тебя, – сказал он, будто отвечая на мысли Кожана. – Я уже не молод. Я надеюсь, что ты станешь моим наследником, будешь владеть дружиной, иметь то же положение и влияние, что и я. Это ты будешь жить той жизнью… Той жизнью, которую мы сейчас изберем… ты получишь последствия того выбора, который мы сейчас должны сделать. Судьба нередко предлагает выбор… каждый день может стать развилкой на пути, даже когда ты того не ждешь. Каждый день на нити норн может появиться узелок. И всегда сам человек решает, как он этот узелок развяжет. Но уж когда он это сделает, ему придется идти по этой нити и не винить никого другого, если она заведет в не слишком приятное место.
Кожан слушал, мысленно видя норну – женщину в белых одеждах, с нитью в руках. Женщина была средних лет и смутно похожа на госпожу Рагнвёр, его мать. Суровая нить в ее руках приходила откуда-то сверху и уходила куда-то вниз, и не видно было ни прялки, ни кудели, ни веретена. Норна держала эту нить и будто ждала, как он, Кожан, решит поступить.
И тут до него дошел смысл отцовских слов. Отец смотрит в будущее, в то, где не он, а Кожан – хёвдинг Сюрнеса. И это ему предстоит или быть князем смолян, платящим дань хазарам, или воеводой Ведомила, живущим под угрозой войны с киевскими или северными русами. Выбор важен для него не менее, а то и более, чем для самого Улава.
– Я ему не доверяю! – решительно сказал Кожан. – Хастен – не друг нам. Не знаю, кому он друг, может, хазарам, но не для нашего блага он сюда явился… грабить наши земли. А когда впереди засветило уехать на рынок рабов в Бьёрко – причем не продавцом и не покупателем, – так он сразу озаботился, как бы сделать нас друзьями хакана и осыпать серебром!
– А парень-то у нас соображает, конунг! – хмыкнул Хьёр.
Улав усмехнулся, не открывая рта, но взгляд его серых глаз оставался сосредоточенным.
– В этом он, конечно, прав. Если бы хакан вздумал снарядить ко мне мирное посольство… пусть и тайное, то еще стоило бы подумать… Но он напал на нас без предупреждения и даже без повода, как перед этим напал на тех русов с их добычей…
– И хакану не стоит доверять! – сам поражаясь дерзости своих слов, подхватил Кожан.
Даже испугался: не выглядит ли он глупым мальцом, смеющим судить самого хакана! Самого могущественного владыку в известной русам части мира!
– Хакану, разумеется, нет дела до нашего блага, – кивнул Улав. – Он, сдается мне,