В общем, куда ни кинь — ужас…
С Божьей помощью.
ПЕРВАЯ ВИРТУАЛЬНОСТЬ ЕЛИЗАВЕТЫ
Возможно, читатель помнит — в 1725 и в 1727 годах обсуждалась и такая кандидатура на престол, как Елизавета. Что, если бы она и впрямь села на престол в 1727 году? Уверен, что ничего хорошего не получилось бы. Легкомысленная, да к тому же не очень хорошо себя ведущая девчушка оказалась бы в полной зависимости от клики временщиков во главе с Меншиковым.
У Петра II Алексеевича была воля и душевные силы для борьбы — судя по всему, что мы знаем о Елизавете, у нее необходимых качеств не было.
К тому же только в годы правления Анны, под влиянием своего изменившегося положения, исчезновения Шубина и всей обстановки террора Елизавета Петровна начала хоть о чем–то думать. Та Елизавета, которая взошла на трон в 1741 году, духовно родилась в это страшное десятилетие. В 1727 году ее не было, и потому начать правление Елизаветы ДО Анны Ивановны невозможно: до Анны ее просто не было.
Этот вариант предполагает опять же — или постепенное погружение в хаос как следствие «меншиковщины», или свержение Елизаветы в пользу повзрослевшего Петра II. Опять светит гражданская война с непредсказуемыми результатами…
ВТОРАЯ ВИРТУАЛЬНОСТЬ ЕЛИЗАВЕТЫ
Елизавета умерла в 52 года и 7 дней. Могла бы она прожить не до 1761, а хотя бы до 1771–го? А еще лучше — до 1781 года?
Такая виртуальность на первый взгляд не приносит ничего нового — ведь Екатерина во многом продолжила политику Елизаветы. А к 1741 году дворянство уже знало свою силу, гвардия и поставила Елизавету на престол. Все варианты развития страны по конституционному пути уже были совершенно невозможны.
Все так, но, по крайней мере, в трех пунктах такая «виртуальность долговечной Елизаветы» сулила весьма существенные новости:
1. Постаревшая Елизавета вполне могла бы изменить характер своего двора. То есть двор вряд ли превратился бы в монастырь строгого устава, но, по крайней мере, пьянство с утра и свальный разврат могли бы и исчезнуть… или хотя бы ограничиться в масштабах.
Не принципиально? Как сказать…
2. В последние годы жизни Елизавета очень плохо относилась не только к «племяннику Петруше», но и к его жене, великой княгине Екатерине Алексеевне (будущей Екатерине II). Екатерине Елизавета Петровна особенно не доверяла, а популярность Екатерины у гвардейцев ее
очень настораживала. Уж кто–кто, а Елизавета очень хорошо знала, как важна популярность в гвардии и для чего…
Возможно, Елизавета могла если не просчитать, то почувствовать перспективу быстрого свержения Петра III, если он когда–либо и займет трон. А Екатерина ей совершенно не нравилась и ни малейшего доверия не вызывала.
Историки по–разному относятся к сведениям о дочери Елизаветы и Алексея Разумовского, которую тайные супруги спрятали за границей… Но некоторые из историков очень серьезно полагают, что и держала Елизавета свою дочку за границей в противовес Екатерине. Чтобы та знала — в случае чего есть у нее грозный конкурент.
А еще был у Елизаветы план — выставить за границу Петра вместе с Екатериной. Есть у него свое герцогство Голштинское? Есть! Он через каждые три слова на четвертое ругает все русское, хвалит все немецкое, кричит, что лучше быть ефрейтором в армии Фридриха, чем императором в России? Вот и пусть попробует, каково жить в Голштинии и иметь близкие дела с Фридрихом! Они с Екатериной плохо ладят? А это уже их проблемы.
В общем, провозглашается наследником не племянник, а внук, Павел Петрович, и уж его–то тетка воспитает в своем духе!
Напомню, что и во время переворота 1762 года на престол сажали, строго говоря, не Екатерину, а Павла Петровича… Екатерина должна была стать только регентшей, пока наследник не станет совершеннолетним.
Так что план Елизаветы Петровны был совершенно реальным, тем более — эту идею горячо отстаивали Шуваловы. Просиди Елизавета на троне до 1781 года, очень может быть, ей наследовал бы непосредственно Павел… Но не тот Павел, которого мы знаем, изуродованный вечной войной с собственной матерью и непрочностью своего положения. 26–летний наследник был бы, скорее всего, человеком с совсем другими психологическими и нравственными качествами, чем 42–летний. Судьба династии могла бы быть совсем другой! Несравненно более благополучной…
3. И еще одна сторона «виртуальности долговечной Елизаветы». Читатель вряд ли забыл, что с 1758 по 1762 год Восточная Пруссия была частью Российской империи и что Елизавета вовсе не собиралась Восточную Пруссию отдавать.
Елизавета вовсе не хотела прекращать войну с Фридрихом, а хотела как раз полного поражения Пруссии. Русская армия добивалась этого поражения последовательно и методично.
Если даже разлад между союзниками и не позволил завершить войну в 1759 и 1760 годах, положение Фридриха все равно оставалось безнадежным. В 1761 году русская армия вела военные действия непосредственно в Пруссии, взяла крепость Кольберг, — ворота Берлина, вопрос был в сроках и условиях капитуляции.
Если Елизавета не умирает 25 декабря 1761 года, капитуляция Пруссии неизбежна. И что тогда?
Во–первых, Восточная Пруссия в любом случае остается за Российской империей. Тогда очень быстро и Курляндское герцогство оказывается в руках у России, ведь оно расположено восточнее Восточной Пруссии. После её присоединения оно окажется в глубине русской территории. Очень может быть, Российская империя возьмет и другие куски Пруссии или ее союзников — то есть сделает территориальные присоединения в самой Германии.
Во–вторых, даже если Пруссия не исчезнет с карты мира, а Фридрих не скончается в 1770 году в Березове от запойного пьянства неудачника, это разбойничье государство никогда уже не сможет подняться до прежних высот и претендовать на роль объединителя Германии. Так, одно из захудалых германских княжеств, не более.
Из этих двух обстоятельств вытекают по меньшей мере три важнейших следствия:
1. Российская империя, сделав приобретения в центре Европы, становится более европейской державой.
В истории нашего государства вообще чередуются «более европейские» и «более азиатские периоды», поскольку территория нашего евразийского государства оказывается «сдвинутой» то в одну, то в другую сторону. Сдвиги в западном направлении могут быть очень небольшими — десятки, от силы сотни километров — никак не сравнимо с громадными пространствами России. Но эти сравнительно небольшие территории на западе, благодаря их промышленному потенциалу и населенности, оказываются весьма важными в масштабах Империи. Маленькая Эстония в любой период играла куда большую роль в империи, чем огромный и практически ненаселенный Таймырский полуостров.
Войдя в состав империи, европейцы заставляют считаться с собой как с носителями идей прав личности, европейского подхода ко многим проблемам. К тому же за событиями в центре Европы и политикой по отношению к новым подданным внимательно следят европейцы. Когда в 1760 году З.Г.Чернышов берёт Берлин, у одного из его генералов, Тотлебена, появляется желание публично выпороть тамошних газетчиков «за дерзкие выходки противу нашей императрицы в их зловредных изданиях». Так как «весь город просил о монаршем милосердии к ним», Тотлебен отменил экзекуцию, но в Европе уже поднялся шум, а Елизавета накричала на Тотлебена, укоряла, что из–за него и на неё, Елизавету, «будут смотреть как на монстру». Уверен, что если бы такую же экзекуцию учинили в Бахчисарае или в Казани, никакого шума не возникло бы.
Так «трофейные европейцы» делали более европейским весь климат Российской империи. «Трофейные немцы» в Прибалтике сделали для империи много полезного, а ведь тут идет речь о гораздо большем количестве и о несравненно более культурных немцах. Включение в Российскую империю уже только Восточной Пруссии делало Российскую империю русско–германским государством. Тем более что курляндские немцы — жители диковатой периферии, а о Пруссии сказать этого все же нельзя.
2. Эта победа сделала бы Российскую империю ещё более европейским государством за счет того, что вся или почти вся Польша могла бы войти в состав Российской империи или заключить с ней особые договорные отношения.
Ведь во время разделов Польши Пруссия больше всего настаивала на разделах. Российская империя как раз не спешила с разделами, не без основания полагая, что она может получить все до последнего квадратного километра. В конце концов пришлось согласиться на разделы. Чтобы Пруссия не получила еще больше.
Но если Пруссии не существует или она крайне слаба, речь идет уже не о разделе, а о присоединении Польши к Российской империи. Число «трофейных иностранцев» возрастает многократно, и они составляют уже значительную часть населения Империи. После этого присоединения образуется огромная славянская держава, из 40 миллионов населения которой 2 миллиона — немцы.