И сразу все заговорили одновременно, не слушая, как водится, друг друга. В столовой поднялся такой гвалт, что разобрать что-либо было просто невозможно.
Игорь Васильев поспешил покинуть столовую, потому что „шрапнель“ — каша не вызывала у него аппетита, особенно после убийства и пролитой крови. Какой уж тут аппетит? Не выпростать бы съеденное.
И он поспешил вернуться в „крикушник“, в выделенную ему комнатку, в тайной надежде вновь увидеть Алену.
Но ее не было.
Зато он застал в комнате майора, заместителя начальника исправительно-трудового учреждения.
Игорь привычно вытянулся и отрапортовал по требуемой форме, на что майор брезгливо махнул рукой, прерывая Игоря.
— Я не требую, чтобы передо мной вытягивались и докладывали, — сказал он, морщась, разыгрывая из себя „демократа“. — Чем это ты здесь занимаешься, вместо того чтобы приносить пользу на сплаве леса или в каменоломне?
Одно перечисление самых опасных и гиблых участков работы прозвучало зловеще. Но это перечисление было сделано недвусмысленным тоном, чтобы Игорь Васильев сразу представил себе, что может ждать его в случае отставки, болезни или смерти Дарзиньша.
— Я здесь тоже приношу пользу! — смело сказал в лицо майору Игорь.
— Какую здесь можно принести пользу? — не поверил майор, но злобно нахмурился.
Подозрение и догадка его сразу превратились в уверенность. Вина Игоря Васильева была налицо. А он еще решил поставить все точки над „и“.
— Например, я нашел в маловажных и несущественных бумагах запрятанный приказ о создании женской колонии строгого режима, — со значением сказал он. — Представляете, что было бы, если бы этап прибыл, а зоны не оказалось?
Майор весь передернулся и побледнел.
— И кто, по-твоему, мог туда эту бумагу заныкать?
— Кому очень надо! — дипломатично ответил Игорь, решив не встревать между молотом и наковальней.
Но он упустил из виду, что самой находкой он уже встал между молотом и наковальней, о чем ему тут же намекнул майор.
— Это ты, значица, нашел бумаженцию? — спросил он утвердительно.
И его кривая усмешка была равнозначна смертному приговору, вынесенному без права обжалования.
— Я! — с удовольствием сознался Игорь.
— Каменная стена, за которой, ты, думаешь, что сидишь, — злобно забормотал майор, — может оказаться трухлявой деревяшкой. Тогда ты у меня камешки поворочаешь.
Он хотел еще что-то сказать, но спохватился, мол, „язык мой — враг мой“, и выскочил из комнаты.
Игорь понял сразу, что теперь у него есть злобный и сильный враг, и не дай Бог, что случится с Дарзиньшем, майор сотрет его в порошок.
Через несколько секунд после ухода майора в комнату вошла Алена.
— Это кто такой?
Игорь вопросительно посмотрел на нее, не сообразив сразу, что она говорит о майоре.
— Выскочил из комнаты, словно пробка из бутылки с шампанским? — уточнила Алена. — Столь злобного человека я еще не встречала в своей жизни, а я повидала, скажу тебе честно, много зла.
— Заместитель Дарзиньша! — коротко пояснил Игорь.
— А-а! — поняла Алена. — Тот самый. А ты, небось, сказал ему, что это ты, хороший, нашел ту бумагу, которую он успешно спрятал?
— Он и так все понял, — ответил Игорь. — Дурак, но не настолько же.
— Все равно, каплю сомнения надо начальству всегда оставлять, — солидно пояснила Алена. — Нет ничего хуже твердой уверенности начальства. Для тебя это — смертный приговор!
— Я сам это понимаю! — нахмурился Игорь.
— Меня интересует еще один вопрос! — серьезно сказала Алена. — Кто, по-твоему, убивает в лагере?
— При мне убили пятнадцать человек! — сказал Игорь. — Какие убийства ты имеешь в виду?
Он с удовольствием перешел на „ты“, раз Алена предложила ему это в разговоре, и Алена восприняла как должное, хотя по внутреннему распорядку Игорь не имел права говорить на „ты“ с администрацией, к которой и принадлежала Алена.
— А их разве не один сумасшедший совершает? — удивилась Алена.
— Есть и такой! — согласился Игорь. — Но не все убийства на его совести. Первого убили при мне, когда только я переступил, как говорится, порог. Беглеца поймали и при нас затравили собакой, она ему покусала гениталии. Бедняга умер от кровопотери. Второго, Павлова, со мной пришел, одним этапом, зарезали той же ночью блатные…
— За что? — Алена хотела ясности.
— За открытую форму туберкулеза! — нахмурился Игорь Васильев, вспомнив безвинно погибшего ученого. — Блатные не захотели, чтобы рядом с ними, в одном бараке, находился больной. На следующий день эти же блатные „опустили“ парня. И вечером начались убийства. Пятеро блатных были убиты зараз, причем самым страшным и чудовищным способом: с отрезанием голов и гениталий. „Опущенного“ ими арестовали, он видел убийцу, но предпочел скрыть имя. В эту же ночь он был страшно казнен в БУРе, ему в зад загнали раскаленный штырь.
— Он, действительно, был виновен? — спросила Алена.
— Он был виновен лишь в том, что надругался над телом своего обидчика! — пояснил Игорь. — Поимел обезглавленное тело авторитета. Так что, как видишь, пока лишь пятерых можно записать на счет сумасшедшего убийцы.
— А еще семь? — спросила Алена.
— Далее начинается самое странное! — нахмурился Игорь. — Собрались мы как-то в котельной у кочегара по кличке Пан, выпили немного, это между нами, и Пан выпалил, что вроде бы догадывается, кто убил пятерых авторитетов. В эту же ночь его убили и сожгли в топке, а из присутствующих там еще четырех человек в живых осталось ровно половина. Убийца подслушал нашу беседу и серьезно воспринял слова Пана. Он-то знал, что Горбань, казненный в БУРе, его не мог ни с кем перепутать. И стал разбираться со всеми подряд. Были убиты и два сторожа, причем один из них по ошибке, его перевели на „швейку“…
— Пятеро! — считала Алена.
— Затем приехал „князь“ зоны с этапом, и в ту же ночь был убит Ступа, приблатненный фраер, взявший на себя незаконно титул „вора в законе“. Таких выскочек в зоне называют „сухарями“ и „мочат“ их беспощадно. А перед вашим приплытием казнили мастера со „швейки“. Он „сдал“ пятерых блатных, которые развлекались с одним „голубым“. Всех повязали и отправили на „особняк“.
— „Голубого“ тоже? — удивилась Алена.
— Что ты? — воскликнул Игорь. — Он сразу же написал заявление, что его, „беднягу“, изнасиловали. Тем — „плюс пять“ за „групповуху“, а „голубого“ под „условно-досрочное“ освобождение подвели и на „большую землю“ отправили.
— Ровно пятнадцать! — подсчитала Алена. — Все!
— Не все! — возразил Игорь. — Значит, при мне убили шестнадцать человек. Сегодня в столовке один из „опущенных“ „заделал“ своего обидчика наповал. Тот даже не пискнул, так ловко он его „завалил“.
— За что? — вырвалось у Алены. — Просто так, взял и „завалил“?
— Просто так ничего не бывает! — усмехнулся Игорь. — Блатной гнал его из-за стола и оскорблял прилюдно. Он терпел, терпел, а потом полную миску с супом влепил в физиономию обидчика, а когда тот схватился за финку, „заделал“ его.
— Да! — ошеломленно выговорила Алена. — Здесь не соскучишься.
— Но ни Ступу, ни мастера, ни „опущенного“, вернее, блатного, которого „заделал“ „опущенный“, нельзя отнести к жертвам сумасшедшего убийцы.
— А сколько осталось из той компании кочегара? — спросила Алена, думая о своем. — Я что-то просчиталась. Трое?
— Двое! — уточнил Игорь. — Я и Петя Весовщиков, по кличке Хрупкий.
— По какой статье он сидит? — поинтересовалась Алена.
— По сто второй! — усмехнулся Игорь.
— Он не может быть тем сумасшедшим убийцей? — спросила Алена.
— Нет! — отрицательно покачал головой Игорь. — Потому что за сумасшедшего убийцу держат меня!
Его сообщение поразило Алену настолько, что она замолчала и сидела в раздумье несколько минут.
Игорь не мешал ей размышлять, она и в раздумье была прекрасна настолько, что ею можно было любоваться и любоваться.
Когда Алена обрела дар речи, у нее вырвалось сокровенное:
— Теперь понятно!
— Что понятно? — задал естественный вопрос Игорь.
— Случайно услышала, как майор о чем-то договаривался со странным человеком со шваброй в руке, а тот отказывался и крестился, приговаривая: „Избави меня Бог с ним связываться, он же профессиональный убийца!“ Очевидно, он о тебе так говорил?
— Шнырь с вахты, Котов! — пояснил Игорь. — Большой любитель поговорить о Боге. Он мне поначалу такие лекции читал.
— А что теперь? — поинтересовалась Алена.
— Избегает! — нахмурился Игорь. — Причем с таким испуганным лицом, словно я собираюсь его либо зарезать, либо изнасиловать. Педофил несчастный!
— Это, который детей любит? — уточнила Алена.