Бывший узник гестаповских застенков говорил страстно, и каждое его слово находило отклик у людей, заполнивших площадь. Подняв руку кверху, Цедерштейнс закончил:
- Видите, как высоко поднялось солнце, как оно светит и улыбается нам, солнце нашей победы? За это земной поклон Стране Советов, ленинской партии, солдатам-освободителям.
Заволновалось, заплескалось людское море, когда к микрофону подошел командарм. Он считал себя неважным оратором и не любил выступать, но в этот день, охваченный великой радостью победы, не мог не высказать своих чувств. Простые искренние слова как-то сами рвались наружу, вызывая бурное одобрение, улыбки, радостные восклицания. Еще перекатывалось ура над площадью, еще гремели рукоплескания, а рядом с Симоняком появилась белокурая девушка.
- Это вам, товарищ Герой Советского Союза, - сказала она, подавая командарму букет роз.
Прекрасная в своем радостном волнении, искрящаяся молодостью, весельем, она сама походила на цветок. И командарм, растроганно глядя на нее, подумал: такой вот светлой, чистой, веселой должна быть отныне жизнь на советской земле.
Прощальный салют.
Вместо эпилога
Еще не рассвело, когда Симоняк вышел на крыльцо. За ночь снега намело горы. Славно повеселилась январская метелица, всё выбелила, всё одела в белый наряд: и дворик, и низкорослые яблоньки, и пушистые, вечно зеленеющие ели, несшие у дома постоянный караул...
Николай Павлович жадно вдыхал свежий утренний воздух. Хорошо здесь, в Осиновой Роще! Он, пожалуй, правильно сделал, что перебрался сюда из Ленинграда. И чувствует себя теперь он гораздо лучше.
Симоняк никогда и никому не жаловался на свое здоровье. До поры до времени его могучий организм ни в чем не давал осечки, выдерживал исполинскую нагрузку. Не прошли, однако, бесследно десятки лет чертовски трудной жизни и непрестанных волнений. Еще в последний год войны он ощущал сердечные боли, но не придавал им серьезного значения. Вот отвоюем - всё как рукой снимет, думалось ему. А болезнь исподволь развивалась. И, наконец, свалила его с ног. Инфаркт. Два месяца пролежал Николай Павлович в постели и, поднявшись, ходил, опираясь на памятную его фронтовым друзьям суковатую палку...
- Она счастливая, - шутил он. - Настоящая палочка-выручалочка.
Тяжелая болезнь заставила Симоняка осенью сорок восьмого года оставить военную службу. Сперва думалось, что на время. Так, между прочим, считал и маршал Говоров. После войны Леонида Александровича перевели в Москву, он возглавлял противовоздушную оборону страны. Однажды Симоняку дали знать, что Говоров приехал в Ленинград и хотел бы его видеть. Николай Павлович быстро собрался, надел свою генеральскую форму и отправился в штаб военного округа, где находился Говоров. Майор, дежуривший в приемной, открыл дверь и пропустил Симоняка вперед.
- Маршал вас ждет, - негромко сказал он.
Говоров стоял у широкого окна, сквозь которое видна была величавая Дворцовая площадь, Александровская колонна, помолодевший Зимний дворец. Как часовые, застыли на бессменном посту статуи, словно напоминая о военных грозах, бушевавших и здесь пять лет назад.
Маршал, услышав за спиной шаги, обернулся. Он внешне мало изменился с того дня, когда уехал в Москву. Прибавилось лишь серебра на висках, но по-прежнему лицо Леонида Александровича дышало энергией и силой, топорщилась над верхней губой колкая щеточка усов, внимательным и острым был взгляд проницательных глаз.
- Здравствуйте, Николай Павлович, - приветствовал он Симоняка, шагнув навстречу. - Садитесь. Как здоровье?
- Сейчас гораздо лучше.
- Ну, вот и хорошо. А я был поражен, когда вы ушли в отставку. Сорок семь лет... И выглядели вы всегда превосходно.
- По виду я и сейчас, пожалуй, хоть куда, - чуть заметно улыбнулся Симоняк.
- А я всё же на вас сердит, Николай Павлович. Уходили из армии и со мной не посоветовались.
- Очень плохо себя чувствовал.
- Думаю, что с отставкой вы поспешили. И вот что я советую: годик полечитесь, отдохните и давайте обратно. С армией нам нельзя расставаться.
Симоняк, уходя из штаба, тепло думал о маршале. Если его, Симоняка, солдаты и офицеры называли батькой, то таким же батькой был для него Леонид Александрович, строгим, порой суровым и в то же время внимательным, справедливым. Многое от него перенял Симоняк, многому научился. Прошел под его началом нелегкий путь от командира дивизии до командарма.
Встреча с Говоровым обрадовала и ободрила Николая Павловича. Возвратившись домой, он говорил домашним:
- Всё! Хватит хворать. Маршал Говоров зовет обратно в армию.
- Не торопись, Николай, - ответила ему жена. - С такой болезнью, как у тебя, не шутят...
- Я и не тороплюсь, Зина... Все твои команды выполняю беспрекословно...
Зинаида Сергеевна родилась и выросла в Ленинграде, ушла на фронт в финскую кампанию. Когда Симоняк болел, медицинская сестра дни и ночи проводила у его постели, заботилась о нем, как о маленьком ребенке. Генерал привязался к ней, увидев, сколько душевной теплоты, обаяния таится в сердце этой приветливой и сердечной женщины. Постепенно эта привязанность переросла в большое чувство, они стали мужем и женой. За годы совместной жизни Николай Павлович успел убедиться, что Зинаида Сергеевна его верный, искренний друг и хочет ему только добра. Да что скрывать, и о детях тревожилась - каково им. Случись что-либо с Симоняком - расти без отца дочурке Люсе и сынишке, которого Николай Павлович, как и своего погибшего во время войны наследника, назвал Виктором. Беспокойства мальчонка доставил отцу немало. Появился он на свет семимесячным и, как говорил тогда Николай Павлович своим знакомым, величиной с рукавицу. Отец, наклонившись над колыбелькой, затаивал дыхание. Окрепнет ли?
Витя, к величайшей радости родителей, набирался силенок и скоро догнал своих ровесников. Паренек стал крепким, рослым, плечистым. А Люся радовала отца своими первыми успехами в школе. Как и старшие дочери, Рая и Зоя, которые к этому времени жили самостоятельно, она была способной, трудолюбивой...
Люся и Виктор любили отца. Он им отвечал тем же, подолгу возился с дочерью и сынишкой, чего не мог делать раньше, когда служил в армии. Находилось немало и других, приятных сердцу дел: рыбалка, работа в саду, чтение и, наконец, толстая тетрадь, страницы которой он собирался заполнить рассказом о своей полувековой жизни. Что еще надо тебе, генерал Симоняк?.. Всё ведь есть: и покой, и семейное счастье, и слава, и искренняя привязанность, более того преданность людей, которые шагали с тобой рядом по трудным фронтовым дорогам и помнили своего батьку...
Товарищи по оружию не забывали Николая Павловича. Не проходило и дня, чтобы кто-нибудь не заглядывал к нему в Осиновую Рощу. Наведывались сюда жившие в Ленинграде генералы Иосиф Нестерович Ковалев, Анатолий Иосифович Андреев, Иван Данилович Романцов, Георгий Павлович Романов, Александр Федорович Смирнов, полковник Роман Романович Макаров... Радушно принимал хозяин и многих молодых офицеров - Николая Меньшова, Алексея Баранова, Николая Олейника... Выросли ребята, возмужали сынки, и на всю жизнь остались гангутцами, гвардейцами Ленинграда. Приезжали боевые друзья Афанасий Федорович Щеглов, Иван Ильич Трусов, Иван Осипович Морозов. И Симоняк, глядя на них, испытывал горделивое чувство: не ошибался он, выдвигая этих людей. Щеглов командовал армией, пошли в гору и Трусов, и Путилов, и Афанасьев. А Морозов, который на Ханко был малозаметным начальником штаба артиллерийского полка?.. Войну закончил генералом, командующим артиллерией 3-й ударной армии, войска которой водрузили знамя победы над рейхстагом...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});