- Зря расстраиваетесь, товарищ командующий, - успокаивал Симоняка генерал Букштынович. - Какие уж вояки те, кто спаслись. Они ведь так измордованы, что до конца жизни только и будут думать - куда бы смыться от русских.
- Хитришь, Букштынович, - усмехнулся Симоняк. - Не проследили мы, чтоб корпуса ночью не упустили окруженных, а сейчас вот придумал утешение...
Двенадцатидневное участие 3-й ударной в сражении за Восточную Померанию закончилось. Ее соединения очистили от врага значительную часть исконно польских земель Поморья, заняли сотни населенных пунктов, взяли богатые трофеи и много пленных. Не только при прорыве обороны, но и в глубине ее армия действовала стремительно, напористо, не давая врагу передышки, уничтожая по частям раздробленную 11-ю армию гиммлеровской Вислы. В замечательной победе 3-й ударной армии проявились зрелость командарма, его гибкий ум, искусное управление войсками, постоянное общение с командирами соединений.
3-я ударная снова стала двигаться к Одеру, где стояли армии центра фронта,
- Скоро и на Берлин, Николай Павлович, - мечтательно говорил Симоняку командующий артиллерией армии Морозов. - Эх, скорее бы скомандовать: По фашистскому логову - огонь!
- Да, теперь уж недолго осталось. Ты там будешь, а я...
- Не раздумал?
- Нет, уйду. На другой фронт... Отправил шифровку в Ставку.
Ивану Осиповичу не нужно было никаких пояснений. Он-то знал: Николай Павлович никогда не пользовался своим положением и властью, чтоб оскорбить подчиненного. Ежели и случалось, что отставал кто в бою, Симоняк стремился разобраться, почему это произошло, как оценивает свой неуспех сам подчиненный, и оказать ему помощь. Знал Морозов и то, что комфронта Жуков не находил с Симоняком общего языка. Не мог больше Симоняк с этим мириться...
Во второй половине марта командарм прощался со своими новыми друзьями из 3-й ударной, с которой успел сжиться и в которой о нем сохранилась добрая слава. Почти полгода стоял Симоняк во главе этой армии, командиры и солдаты привязались к своему командарму: за его хмурой внешностью они видели благородное сердце настоящего коммуниста, ум и доблестную душу большого военачальника.
11
На набережных Даугавы резвился апрельский ветерок, шевелил цветущие вербы.
Штаб 67-й армии помещался в Межепарке. Здесь уже ждали приезда Симоняка. Член Военного совета Романов стоял на крыльце и, едва остановилась машина, подошел к ней.
- Вот и снова вместе, Николай Павлович, - приветствовал он командарма.
- Это только гора с горой не сходятся, - промолвил Симоняк, обнимая своего ханковского комиссара. - Вместе мы, Георгий Павлович, начинали войну. Вместе будем и кончать.
Им было о чем поговорить. Симоняк расспрашивал об армии, а Романов о боях советских войск в Польше, на берегах Одера. Он интересовался людьми, с которыми служил там Симоняк, опросил о Жукове, командовавшем фронтом.
- Сложный человек, - сказал Симоняк. - Умный, храбрый. Но мы, знаешь, с ним натурами не сошлись. Он покрикивать любит, оскорбить может... А меня ведь мать, тоже характером не обидела...
В подробности Симоняк не стал вдаваться. И Романов, чувствуя, что эти воспоминания неприятны командарму, не стал расспрашивать.
- Отдохни от дороги, Николай Павлович. А потом и за дела возьмемся.
Симоняк остался наедине со своими мыслями. 67-я армия... С ней были связаны волнующие воспоминания о трудных боях в январе сорок третьего года, о прорыве блокады - славной победе над фашистами под Ленинградом. Немногим более двух лет прошло с тех пор, а кажется - целая эпоха. Ленинградский летописец, поэт Николай Тихонов, помнилось Симоняку, назвал прорыв блокады зарей победы. Сейчас солнце победы уже поднималось к зениту.
Всю свою жизнь Симоняк неколебимо верил: нет в мире силы, способной погасить пламя революции, зажженное партией коммунистов. Война показала, как он в этой своей вере прав.
12
Опять командарм знакомился с войсками, проводил многие часы среди солдат.
Невдалеке от переднего края он попал к минометчикам. Командовал ими старший лейтенант Александр Петров. На полинялой гимнастерке офицера выделялись золотистые и красные полоски. Одна... две... три... семь - насчитал Симоняк.
- Семь раз ранены?
- Так точно, товарищ генерал-лейтенант.
- Сколько крови потеряли, - задумчиво произнес Симоняк. - Давно воюете?
- С первых дней... В Ленинграде я жил, печатником работал, свой город и защищал.
- В каких боях участвовали?
- На Пулковских высотах, под Красным Бором, у Синявина... Сначала оборонялись, а потом и в наступление пошли.
- А кем воевали?
- Всё время минометчиком. Был сперва рядовым, а в марте сорок второго года мне командир батареи офицерские погоны и звездочку вручил.
- Выходит, товарищ Петров, мы с вами рядышком сражались. Думаю, ленинградцы не обижаются на нас.
- Знают вас в Ленинграде, товарищ генерал.
- Не обо мне речь. Но вами могут гордиться и армия, и Ленинград. Подумать только - семь раз ранены, сколько мук перенесли. А вид у вас - молодецкий.
- Его батарея у нас лучшая, - вставил командир дивизиона.
Петров, ободренный словами командарма, кивнул в сторону вражеских позиций:
- Когда же мы их в море сбросим? Там уже к Берлину наши подходят.
- Скоро доконаем, скоро. Никуда они не денутся...
В штабе фронта уже разрабатывался план решительного удара по левому флангу группы армий Курляндия (бывшая группа Север), в районе Тукумса.
Командовал группировкой генерал-полковник Гиль перт. На полуостров, как в западню, были загнаны войска, блокировавшие еще не так давно Ленинград, разрушившие древние русские города Новгород и Псков, Великие Луки, взорвавшие Полоцк, Резекне, Иелгаву...
С каждым днем положение фашистских дивизий становилось всё более безысходным. Уже пали Кенигсберг, Данциг, порты Померании, связь полуострова с Германией стала до крайности затруднена. Наши самолеты топили вражеские корабли, дальнобойная и морская артиллерия постоянно обстреливала неприятельские позиции.
Многим немецким офицерам и солдатам было ясно: отсюда им не уйти, их песенка спета. Пленные и перебежчики говорили: Не мы держим Курляндию, а Курляндия держит нас, Мы здесь в русском плену, только на немецком довольствии.
Моральный дух своих войск фашистское командование старалось поддержать крутыми расправами с пораженцами, вдалбливало в головы солдат, что все они, стоит им прекратить сопротивление, будут повешены или расстреляны большевиками. Страх, порождаемый этой пропагандой, заставлял солдат еще цепляться за оружие.
Во второй половине апреля маршал Говоров утвердил план последней на Ленинградском фронте боевой операции - по уничтожению котла.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});