У Нив уже была засохшая лилия, поэтому она попыталась вернуть Леди ее цветок, но та не приняла его обратно.
– Возьми, – повторила она. – Я сорвала его специально для той, кто получит подарок от преподобного.
И Нив взяла цветок. И радовалась, что он у нее, когда увидела, что Спир сам ждет ее на окраине города.
Это было во-вторых.
Он улыбнулся, увидев, что она приближается. Его зубы были такими белыми и квадратными, словно были высечены из моржовой кости.
– Добрый вечер, Нив, – сказал он. Какая вольность. Он должен был назвать ее мисс Эллаквин.
– Сэр, – только и смогла выдавить она, и пошла дальше.
Мимо него.
Спир нагнал ее и зашагал рядом.
– Надеюсь, вам понравилась Библия, – сказал преподобный. – Какой стих вы прочли первым? Я всегда хотел знать.
Думает, она уселась прямо на ступеньках, стремясь узнать больше о заповедях и карах Господних?
– Я не читала ее, – ответила девушка. – Ветер унес книгу, прежде чем я успела выйти на крыльцо.
Повисла тишина. Нив не поднимала взгляд, чтобы не пришлось смотреть в глаза с нарисованными точками зрачков. Тень преподобного, упавшая перед ним, была гораздо больше тени девушки.
– Что ты сказала? – наконец переспросил он, будто ее слова можно было истолковать неверно.
– Ветер, – повторила она. – Мне жаль. Библии нет.
* * *
Он замер, но Нив продолжала идти. Тогда Спир взял ее за руку и заставил остановиться. Его длинные пальцы стиснули ее руку от локтя до самого плеча, и хватка вовсе не была нежной.
– Это же семейная реликвия, – процедил он, и теперь Нив пришлось взглянуть на него. «Стеклянные», – подумала она, представляя, как огонь отражается в них, когда он исследует географию ада. – Она была дорога мне.
– Тогда, наверное, не следовало оставлять ее на крыльце, – сказала Нив, пытаясь высвободиться. – Это было не моих рук дело.
Спир по-прежнему не выпускал ее. В панике девушка сунула ему цветок Леди Дремоты. Красная роза выглядела гораздо ярче, чем ее изысканная лилия.
– Вот, – проговорила она дрожащим голосом. – Ваше предложение – это честь для меня, но я не хочу замуж. Мой ответ: нет.
Он не взял цветок и не отпустил ее руку. А когда Нив снова посмотрела в его глаза, с каждой секундой паникуя все больше, то увидела красноречивый взгляд. Бывают взгляды, которые можно читать, как книгу. Она вспомнила маму и слова, сказанные простым, как счастье, языком в то время, когда еще не было горя: «Я люблю тебя больше жизни, моя милая девочка». И умирающего Айвена, чей взгляд сказал Нив о том, как он отчаянно не хотел оставлять ее одну.
«Я получу и удержу тебя, – обещал взгляд Спира. – Найду тысячи способов заставить тебя плакать. Твои слезы станут сахаром в моем чае, твои страдания будут моей радостью».
Вслух же преподобный сказал:
– Я не спрашивал тебя, Нив. Я сделал свой выбор.
Он сжал высушенную розу в кулаке, превращая ее в темно-красную пыль, а потом наконец выпустил руку Нив и добавил на прощание:
– Когда я поздороваюсь с тобой завтра, то рассчитываю увидеть улыбку. И румянец, если у тебя получится.
Затем он повернулся и отправился обратно в город.
Нив быстро шагала домой, и грязь налипала на ее ботинки. Войдя во двор, она увидела следы ног Спира среди лисьих отпечатков и поняла, насколько жалкой защитой были местные лачуги. В своем жилище Нив была, словно ядрышко ореха для сильных зубов. Спир может съесть ее на завтрак, если захочет. Хуже того, он может получить ее и как полуночную закуску.
Сегодня. Или в любой другой день. Кто придет на помощь, если она закричит?
Вздрогнув, она закрыла жалкую дверь. Развела жалкий огонь и приготовила жалкую трапезу. Навострив уши, она прислушивалась к шуму на улице, но слышала лишь стук дождя. Не происходило ничего страшного, и она вытащила книгу – свое сокровище, единственную вещь из дома: истинного дома, давно потерянной Неудавшейся Колонии. Когда-то у колонии было настоящее название, но все эти десятилетия, когда они старались, и жили, и строили, и работали на земле, и любили, – всего за один сезон свелись к этому несчастному слову: неудавшаяся.
В книге было восемнадцать историй, и когда Нив читала их – всегда вслух, – то повторяла мамины интонации, запечатлевшиеся в ее сердце. Сейчас она открыла страницу, которая подходила для этой ночи: дева, которую преследует людоед, превращается в лань, чтобы не стать его женой. Глаза Нив устали от того, что весь день щурились, глядя на мелкие стежки, и она позволила им закрыться. Она знала историю наизусть, и во сне быстрые ноги лани несли ее вниз по склону, поросшему мхом.
Вдруг Нив оказалась в Мерзком овраге. Она знала, что спит, потому что ее книга не имела ничего общего с Мерзким оврагом. Там были весенние жуки, блестящие и мерцающие в полумраке среди папоротников, но они не летели ей в лицо. Они вообще не летали. Они были неподвижны. Нив подошла ближе и увидела, что это драгоценности. Жуки были сделаны из драгоценных камней, и когда она взял одного, оказалось, что это кольцо – как раз для ее пальца. Другой жук оказался брошью. В овраге было тихо, струился мягкий свет, и она почувствовала, что там есть кто-то еще.
– Эй? – прошептала Нив и проснулась, сидя в кресле. Слышались звуки дождя и треск умирающего пламени, и, казалось, шепот последовал за ней из сна. Она не столько слышала его, сколько чувствовала.
Как ветер в лесу, летящий сквозь листву.
– Я освобожу и подниму тебя. Я найду тысячу способов заставить тебя смеяться. Твоя улыбка будет медом моих ульев, твое очарование – моей радостью.
Сидя у себя в комнате рядом с умирающим огнем, Нив, как в том сне, чувствовала, что она не одна. Но ощущение не было неприятным, будто кто-то следил за ней в ночи. Она чувствовала, что не одинока в мире, и это было совсем другое дело.
Она спала. И видела сон. Там была музыка, которую она никогда не слышала, и пение на языке, таком далеком от ее собственного, как шорох дождя далек от рева моря. И танцы. Руки держали ее, и она не видела, чьи они, но только чувствовала, что кружится, кружится, кружится в безопасном кольце чьих-то сильных темных рук.
Утром во дворе она обнаружила следы очередного визита проповедника и еще один подарок на пороге – миниатюру, на которой было его самодовольное лицо. Нив поняла, что сны были всего лишь снами, глупыми надеждами, извлеченными наверх из укрытия и обманутыми танцами, танцами в одиночку.