Как романтично.
Нив ничего не ждала, но засохший цветок на всякий случай был готов. Колючая лилия, оставшаяся с лета.
Еще до лихорадки.
Девушка нежно подняла цветок. Он был хрустящим, как бумага, и легким, как перышко. Летом он был еще жив, а вместе с ним – Айвен и Джетри. Нив сорвала эту лилию в воскресенье, когда они втроем поднялись в Чашу Тумана, чтобы взглянуть на землю, которую мальчики собирались взять. Они были уже близки к Возрасту, а Нив оставалось ждать еще девять месяцев. Они трое были младшими и последними «чумными» сиротами, а Нив – самой молодой, самой последней. Она всегда знала, что некоторое время ей придется жить одной в Кладбищенских бараках, прежде чем она тоже получит «свободу». Но это было совсем другое одиночество: просто ожидание, просто коротание времени до того момента, когда она получит свой кусок земли рядом с мальчиками.
Она все еще собиралась взять участок, хотя это и не имело смысла. Ребята были фермерами. А на что она годится? Рукоделие. Этим они занимались на фабрике. Вышивали кружевные скатерти, которые корабли потом отвозили богатым людям на каждом берегу Глайдинга. Нив была лучше прочих мастеров, чьи работы продавались на ярмарках; она была лучше, чем просто хороша. Она была художником. Даже Леди Дремота так считала и называла Нив «Вороньей пищей» с оттенком уважения. Но на что годятся иголки и нитки, когда речь идет о строительстве дома в тоскливой влажной долине? О необходимости пахать каменистую почву без мула и обо всем прочем, что Нив придется делать, чтобы выжить?
Если это можно назвать жизнью.
Нив было очень страшно, до глубины души, которая была, словно бессловесное, сжавшееся и застывшее существо, запертое в клетку. Она словно онемела с того момента, как тепло августа смешалось с жаром лихорадки. Но даже тогда она знала, что, пока будет дышать, жизнь настигнет ее, как тучи жуков весной, когда вы так спешите, что решаетесь пройти коротким путем через Мерзкий овраг. Жуки летят вам в лицо, громкие и жужжащие, путаются в волосах и полах одежды. Они даже проникают в рот.
Жизнь делает то же самое. Нив не могла притворяться, что это не так. По правде говоря, она боялась одинокой нищеты в Чаше Тумана почти так же сильно, как ощутить на себе тяжесть мужчины, которого не могла полюбить. И если на крыльце окажется знак, она в глубине души понимала, что будет дурой, если не примет его. Но Нив не хотела его принимать. Она хотела быть свободной, а если это невозможно, то хотя бы храброй – настолько храброй, чтобы не продавать себя независимо от того, какова будет расплата или цена отказа.
Сжав в руке засохший цветок, она расправила плечи. «Храброй», – подумала Нив и пошла к двери. «Храброй», – подумала Нив и открыла ее.
Но храбрость покинула ее, когда она увидела то, что невероятно изысканно смотрелось на вздувшихся досках крыльца ее гниющего благотворительного жилья.
Это было Библия в красном кожаном переплете с золотым тиснением.
Только один человек мог оставить такой подарок. Тот, кто делал его уже трижды – для трех жен, чьи могилы теперь стояли в ряд. И в конце этого ряда оставалось еще много места для новых экземпляров в коллекции. «Кто следующий? – вопрошала кладбищенская земля. – Может, последняя из детей-сирот, художница, девушка с золотистыми волосами?»
Сжимая хрупкую лилию, Нив уставилась на Библию, страницы которой листали те умершие женщины. В конце концов, Спир все же хотел ее. В глубине души, где, как в клетке, жил ее страх, что-то бурлило и росло. И Нив забормотала слова новой молитвы, не останавливаясь, чтобы подумать. Но обращалась она не к Богу, сообщнику Спира. Здесь Бог был новичком, привезенным на тех же вонючих кораблях, что и сироты, и скот.
В мире были силы древнее, чем Он.
– Пожалуйста, Виша, – прошептала Нив, чувствуя, что запретное слово разрезает воздух, как птица крылом, и летит от нее. Виша. На старом языке это означало «мечтатель». Говорить на этом языке означало навлечь на себя проклятие, но Нив чувствовала совсем другое. Скорее силу, зарождение ветра. Она представила, как ветер врывается в мир – новорожденный, дикий, со своим отчаянным звучанием, вздымая вихри воздуха, которые могут однажды вырасти в грозовые тучи и потопить флотилии судов половины мира. Но что хорошего было в этом для нее? Здесь и сейчас, на пороге ее холодного жилища, когда дождь шипит на крыше, а тяжелый воздух давит плотной тишиной, Нив увидела, что что-то происходит. Красный кожаный переплет нежеланной Библии раскрылся под яростным порывом ветра. Страницы с треском перелистывались и отрывались, поднимаясь в воздух, будто их выпустили на волю. Сначала страницы, а следом и все остальное.
Все это поднималось в воздух, кружилось и, наконец, исчезло.
– Пожалуйста, – шептала Нив им в след. – Я одна.
Если бы ее страх был живым существом, он бы уже умер. Одна. Одна. Этот страх лежал в основе других страхов, покрывавших его, как кожа. Ее следующие слова звучали словно искаженный катехизис, который она была вынуждена читать двенадцать долгих лет, но она чувствовала, что они более истинные. Более ясные.
– В руки твои я предаю себя, о душа этой земли, Виша.
Все менялось вокруг… смещалось, словно сама земля скалила зубы. Нив чувствовала это.
И приветствовала это.
Виша.
Когда первый корабль приплыл сюда двести лет назад, его экипаж не нашел никаких следов человека – ни срубленных деревьев, ни круга из камней, что указывало бы на присутствие людей. Земля была плодородной, первобытной, с густой зеленью, непаханой, неопрятной и дикой, как сам Глайдинг. Кроме одного места.
Кроме Черного холма.
Он был совершенно симметричным, в ширину больше, чем в высоту, и раз в десять выше стога сена. Издалека он был похож на небольшой вулкан. Но любопытнее всего была его поверхность. Снизу доверху он был усыпан перьями: масляно-черные, они были наложены друг на друга аккуратно, словно рыбьи чешуйки. Слишком большие для ворон – каждое перо было длиной с мужскую руку. Поговаривали, что только у птиц размером с человека могут быть настолько длинные перья. Конечно, таких птиц не существовало, и из-за этого – а еще из-за того, чтобы посмотреть, что там под перьями, – моряки подожгли его.
И умерли.
Выжившие заявили, что это был дым. Масляно-черный, как сами перья, он… скручивался.
Охотился.
Моряки, стоявшие с наветренной стороны от огня, увидели, что он творит, и побежали на корабль.