расстреливать офицеров.
Лицо Гучкова поугрюмело, он невольно поджал рот.
– Но пока же этого нет…
– По нескольким причинам. Севастополь удален от Петрограда – революционного центра России – это раз. Два – мои корабли постоянно находятся в плавании, меньше общаются с берегом, в отличие от кораблей Балтики. Три – у нас просто меньше немецких шпионов, чем здесь. Те из них, кто проявился, был засечен и выловлен, а кто не проявился, увидев такое дело, попрятались по норам. Да потом в финский город Гельсингфорс немецкому шпиону проникнуть в сотню раз легче, чем в закрытый русский город Севастополь, и это тоже надо учитывать…
Колчак был недалек от истины: у Гучкова имелись сведения об активной работе немецких лазутчиков в Гельсингфорсе. Отличить немца от шведа, норвежца, финна или эстонца было практически невозможно.
Да потом разные горлопаны-агитаторы слишком хорошие деньги получали за свою работу. И они старались отработать эти деньги «на все сто», как говорила горничная Гучкова – простая деревенская женщина, всем сердцем ненавидевшая немцев. Не всегда знают агитаторы, что делают… Увы!
– Все-таки не говорите окончательно «нет», Александр Васильевич, – попросил Гучков.
Он думал, что в конце концов патриотические чувства возьмут верх в душе Колчака и он даст сбой, попятится, откажется от намерения возвращаться в Севастополь.
– Здесь Петроград – столица российская, – нерешительно проговорил Гучков.
Hо Колчак был непоколебим. Он еще раз сказал:
– Нет! – Затем, понимая, что отказ звучит слишком резко, постарался его смягчить: – Простите меня, но, если я не вернусь на Черное море, мы и этот флот потеряем. Поэтому мое «нет» – окончательное.
На следующий день Колчак уехал в Псков, на совещание командующих армиями.
Вернувшись в Севастополь, Колчак сказал Смирнову:
– Россия в агонии.
У Смирнова потяжелели, сделались чужими глаза:
– Неужели конец, Александр Васильевич?
– По-моему, да. Армия превратилась в кисель. На фронте происходит братание, наши солдаты лезут с поцелуями к немцам. Те наших дураков угощают разведенным скипидаром, выдавая его за крепкий немецкий шнапс. Дисциплины – никакой, дезорганизация полная. Двадцатого и двадцать первого апреля… – Колчак закашлялся, помахал перед лицом ладонью, словно хотел разогнать дым, подошел к книжному шкафу и достал бутылку коньяка, стоявшую за томом Гнедича, – двадцатого и двадцать первого апреля я был свидетелем гражданских манифестаций. Это начало войны внутри России, Михаил Иванович…
Смирнов неверяще покачал головой.
– Хуже этого ничего не может быть, – проговорил он глухо и потрясенно.
Колчак выдернул из бутылки пробку, потянулся к стаканам, стоящим на хрустальном подносе около графина, поставил их рядышком, налил коньяк.
– Что-то часто мы стали выпивать, и все – по грустным поводам. В последний раз мы пили, если мне не изменяет память, за Адриана Ивановича, царствие ему небесное. А сейчас давайте выпьем за Россию, Михаил Иванович. Ей сейчас трудно как никогда.
За Россию выпили не чокаясь, как за мертвеца.
– Больше всего меня поразили не плакаты, которые разные крикуны несли на манифестациях, поразили лица людей. Плакаты – это тьфу, это обычное дело, их полно и у нас в Севастополе: «Долой Временное правительство!», «Долой войну!», «Мир хижинам, война войне» и так далее, но вот лица… У нас таких лиц нет. Совершенно безразличные, тупые. Явно этим людям заплатили. Если бы им дали плакаты другого содержания, совершенно полярного: «Да здравствует Временное правительство!», «Война до победного конца!» и так далее, они бы с тем исступлением вышли на улицы и с этими плакатами. Чувствуется, немцами запущена огромная денежная машина… Хуже этого не может быть ничего, вы правы. – Колчак снова налил в стаканы коньяка.
– Что предполагаете делать?
– Перво-наперво выступлю на собрании во флотском экипаже, все расскажу как на духу, ничего утаивать не стану. Лозунг «Отечество в опасности» устарел, он слишком слабенький, зовы о том, что мы можем погибнуть – обычный дилетантский лепет, ничто, тьфу! Отечество ныне находится просто в критическом положении, одна нога у нас уже занесена над пропастью, а вторая еле держится на краю…
25 апреля в Севастополе было созвано делегатское собрание. В цирке Труцци, самом крупном помещении города, Колчак выступил с речью.
– Какой же выход из положения, в котором мы находимся? – взывал он к собравшимся. – Первая забота – это восстановление духа и боевой мощи тех частей армии и флота, которые ее утратили, – это путь дисциплины и организации внутренней жизни, а для этого надо обязательно прекратить доморощенные реформы, основанные на самоуверенности невежества. Сейчас нет времени и возможности что-либо создавать, надо принять формы дисциплины и организации внутренней жизни, уже существующей у наших союзников: я не вижу другого пути для приведения нашей вооруженной силы из мнимого состояния в подлинное состояние бытия. Это есть единственно правильное разрешение вопроса.
Речь Колчака произвела на собравшихся впечатление. Адмиралу аплодировали долго и горячо. В ней все было правильно. Главным лозунгом в Севастополе после этого собрания стал лозунг «Война до победного конца!».
Собравшиеся приняли решение послать делегацию Черноморского флота в действующие части – пусть агитируют братишки растерявшихся, попятившихся назад солдат. Война до победного конца! Никогда Россия под «немаками» не ходила и ходить не будет.
В делегацию вошло двести с лишним человек. Позднее список дополнили – добавили в него еще двести пятьдесят матросов.
Черноморские моряки, подновив себе клеши и бескозырки, разъехались по воюющей России, по фронтам. Побывали в Москве, Питере, Гельсингфорсе, на севере, проскребли гребенкой и революционный Балтийский флот. Агитировали за войну. И не потому, что им очень хотелось воевать, а потому, что было очень противно получать по морде от Германии.
– Неужели мы не загнем этому сухорукому Вилли салазки за спину? – кричали они на митингах и делали недоуменные лица. – А?
Черноморским морякам верили. На форменках у многих из них позвякивали Георгиевские кресты.
От агитации черноморцы часто переходили к делу – хватали винтовки и поднимали людей в атаку.
Многие из агитаторов в Севастополь так и не вернулись – погибли во время этих бесшабашных показательных атак. Широко по фронтам они разнесли славу и о Колчаке:
– У нас – самый лучший в России командующий флотом. Самый боевой. На Черном море «немаки» без его разрешения и шага сделать не могут.
Но не только черноморцы ездили по фронтам со своей агитацией. В Севастополе тоже появились агитаторы в черных бушлатах и новеньких, недавно со склада, форменках. И тоже горланили… Лозунги у них были совсем иные: «Долой войну! Пора домой!»
Флот из боевого, слаженного, радующего душу, на глазах превращался в базар, где каждый что хотел, то и делал. На очередное боевое задание отказался выйти миноносец «Жаркий». Колчака, который там появился совсем некстати, матросы едва не скинули за борт, в черную маслянистую воду. Следом отказался выходить на задание миноносец «Новик». Затем матросы арестовали одного из руководителей севастопольского военного порта генерал-майора береговой службы Н. П.