Кошку не нужно учить охотиться.
Она позовет оранжевое пламя, она шарахнет мертвеца своей любовью, как зарядом дефибриллятора.
Он откроет глаза. Они будут синими. Или карими. Или серыми.
Луна вышла из-за облака – огромная, белая, круглая.
Луна взорвалась у Кати в голове.
Она поднесла руку ко рту и укусила себя за палец, порвав кожу острыми зубами. Мазнула руль мотоцикла черной кровью. Мотор взревел, колеса оторвались от земли.
– Йу-хууу! – по-детски закричала Катя.
Сорвала с головы шлем – зачем он ведьме на летящем мотоцикле – откинула голову, радуясь, что ветер тянет ее за волосы. Погасила фары, поднялась повыше, помчалась еще быстрее – над открытой темнотой полей и кудрявой темнотой деревьев, над янтарными нитями дорог и медовым мерцанием городов. Захлебывалась темнотой и чудом, но головы не теряла – следила за направлением, за красными предупреждающими огоньками на кранах и башнях, за редкими ночными вертолетами.
Опустилась у заправки неподалеку от больницы – колеса рванули дорогу, мотоцикл повело, но Катя удержала. Она купила пачку сигарет и сразу выкурила три. Одну у нее стрельнул симпатичный дальнобойщик – они со сменщиком ехали из датского Биллунна, везли пять тонн конструктора Лего. Ночевали прямо за стоянкой.
Катя задыхалась от свободы и ведьминской силы, которая жгла ее тяжелым глубинным огнем. Она прислонила мотоцикл к фуре и залезла в кабину к дальнобойщикам. Ей казалось – это Мариус сжимает ее четырьмя руками, ласкает двумя ртами, входит в нее глубоко, горячо, так, как ей хочется. Оргазм был как землетрясение, Катя едва одолела мощный позыв осушить своих случайных любовников, забрать у них куда больше, чем они рассчитывали отдать. Но немного все-таки забрала, оставила их спящими, обессиленными, улыбающимися во сне.
Светало.
Катя кивнула администраторше Эмме, осоловевшей после ночной смены.
– Ты получила сообщение? – зевнула та. – Час назад женщина в онкологии умерла. Джамиль не стал тебя дожидаться, каталку у дверей оставил, бумажки… Где же папка? А, вот. Нужно будет подготовить для прощания мистера… Черт, голова к утру не соображает. Ну утонувшего учителя. Его родители приехали из Лондона, и детям нужно его увидеть… Они одежду привезли, пакет внизу на столе. Можешь не соглашаться – ты не обязана в свой выходной его одевать, причесывать, возиться. Подождут до вторника, после вскрытия могут вообще тело забрать.
– Я все сделаю, – сказала Катя. – К десяти утра.
Она проверила, приподняв край простыни, – да, это ее мать умерла в полнолуние. Завезла каталку в морг, заперла дверь изнутри, скинула пропыленную, влажную от ночного полета и секса одежду. Сделала душ погорячее и долго стояла в кабинке. Протерла на запотевшем стекле окошко и смотрела в незакрытую дверь на ячейку с биркой «Мариус Раду».
Они оба были здесь, голые, в десяти метрах друг от друга. Она – живая, в горячих брызгах воды, мерцающих в свете лампы. Он – мертвый, в ледяной вечной темноте.
– Мариус был бы рад, что за ним ухаживает такая красавица, – с сильным акцентом сказала старуха в кресле-коляске. – Ему нравились такие, как ты…
Она посмотрела через «комнату прощаний» с тяжелыми шторами, запахом роз из баллончика и желтой подсветкой, чтобы мертвецы выглядели потеплее. У тела Мариуса стояла, закусив губу, полная молодая брюнетка, а рядом с нею – два мальчика, расширенными глазами впившиеся в лицо своего отца.
– Она ему совсем не подходила, – сказала старуха жестко. – Не было у них счастья. А поняли поздно…
Трясущейся рукой она вытерла глаза. Кате полагалось стоять в углу с каменным лицом, в разговоры не вступать, но она положила руку старухе на плечо, сжала.
– Зато у вас внуки, – сказала она. Старуха мотнула головой.
– Теперь Джон всегда будет винить брата, что из-за него отец погиб, – сказала она. – Они уже начали. Орали вчера до хрипоты. Смерть ломает любовь.
– Смерть – часть колеса жизни, мы все на нем распяты, – повторила Катя за кем-то из прошлого. – Чтобы подняться к свету и теплу, оно должно пройти сквозь холод и темноту.
– Это не утешает осиротевших, – мотнула головой старуха, взялась за колеса кресла. – Подержи-ка мне дверь, девочка. Не могу больше.
Катя кивнула, открыла дверь.
– Христос воскрес, – сказала старуха напоследок. – Пасха сегодня.
– Воистину воскрес, – машинально ответила Катя.
Жена Мариуса дотронулась до его лица и тут же отдернула руку, будто, умерев, он стал страшен, нечист, противен. Она тоже не осталась до конца положенного получаса – коротко кивнула Кате, вышла, вытирая пальцы об одежду. Мальчики, не глядя друг на друга, пошли за нею.
Катя заперла дверь, села рядом с мертвецом. На Мариусе была белая рубашка и смешной галстук с динозаврами. Наверное, он был веселым, легким человеком. Шутил с учениками. Был нежен с женщинами. Умен. Любопытен. Страстен. Стонал, когда кончал. Любил горы. Ходил в музеи, трогал старые камни, носил на руках младенцев, тихо пел им румынские колыбельные, радовался снегу на Рождество, плавал в бассейне, разрезая сильным телом синюю воду, смотрел документальные фильмы про природу, собирался написать книгу о шпионах. Или о детях. Или о любви.
Катя положила руку ему на грудь.
Она его любила.
Любовь-для-себя знала, что его можно вернуть, накачать энергией, потащить, сорвать с колеса, на котором он уже глубоко уехал в небытие, в посмертие, в темноту.
Любовь-для-него знала, что его нужно отпустить, оставить на колесе мира. Отказаться от него, как она отказалась от Фрейи. И тогда, возможно, на следующем обороте колеса…
Катя наклонилась и поцеловала Мариуса в ледяные губы, чувствуя его вкус, его запах, морскую воду и дыхание смерти – великого моря.
Мариус не хотел умирать, но умер, исчез под темной водой, захлебнулся ею. Тащить его обратно – Катя поняла это так остро, что в груди заболело, – было бы насилием, таким же, как то, что делал с нею Джастин, убеждая себя, что радуются этому они оба.
Никого нельзя насильно осчастливить. Никого нельзя насильно оживлять.
Катя вздохнула, вытерла слезы и отпустила колесо жизни и смерти Мариуса, которое целую минуту держала за ступицу, в невесомости своего решения. Колесо закрутилось. Нерастраченная энергия колола Катины пальцы, было больно, но она сжала кулаки, загоняя ее обратно под вулкан.
Можно было поднять веко Мариуса и посмотреть, какого же цвета глаза, но она не стала. Забрала на память только галстук с динозаврами. Скрутила, сунула в карман.
пять
Закрыв дверцу холодильника, Катя повернулась ко второй каталке.
Она была ведьмой, дочерью ведьмы, ее кровь была черна, сила луны поднимала ее в небо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});