– Можешь жить у меня, сколько захочешь, – предложил он. – Только на этой неделе я буду очень занят и не смогу повозить тебя по городу и окрестностям.
По городу я ходил пешком, но культурную программу Маркус мне все же организовал, пригласив на следующий вечер своих русских знакомых. Они, правда, оказалась не русскими, а литовцами. Но новозеландцы, как, впрочем, и австралийцы, всех жителей бывшего СССР считают русскими.
София пришла со своим сыном Виргинием, который по-русски говорил с огромным трудом. У нее же судьба сложилась так, что большую часть жизни она провела именно в России.
– Мы жили в Литве, когда в 1940 г. к нам пришли советские войска. Нас «освободили»: отца посадили, а меня с матерью отправили в ссылку в Сибирь. До самой смерти Сталина мы жили в маленьком поселке в Алтайском крае, под Барнаулом. Когда началась «оттепель», у нас появилась возможность вернуться назад в Литву. Отец мой пропал без вести во время войны. Меня, как дочь «врага народа», даже после смерти Сталина не принимали в медицинский институт – там ректор был матерым сталинистом. А в ветеринарном институте нравы были демократические. Вот так и получилось, что я стала не врачом, а ветеринаром. В начале восьмидесятых годов к нам через Красный Крест пришло письмо. Оказалось, мой отец во время войны не погиб, а уехал в Германию. Оттуда он перебрался в Новую Зеландию, но нам с матерью о себе сообщать боялся. Знал, что нам и так несладко живется, а если обнаружится близкий родственник за границей, то будет еще хуже! И только после смерти Брежнева он осмелился сообщить о себе.
– И как же вас выпустили?
– Отец прислал вызов на переезд в Новую Зеландию, но нам не хотели давать выездные визы. Тянули, тянули… А когда, наконец, уже после начала перестройки, мы оформили все документы, мой отец умер. А мы к этому моменту уже продали и дом, и вещи. Сидели на чемоданах. И надо же, ирония судьбы. Советские коммунисты разрушили нашу семью, а два новозеландских коммуниста помогли нам сюда приехать. Они стали нашими спонсорами.
– Вы сразу всей семьей приехали?
– Нет. Мой сын остался в Литве, а я с дочерью, ей тогда было всего 16 лет, приехала на разведку. Поначалу нам пришлось очень туго. Денег не было совсем. Я бралась за любую грязную работу, жили мы в богадельне при церкви, одежду получали в благотворительной организации, питались бесплатным супом. А вы ведь знаете, как у нас думают об эмигрантах, уехавших в богатые страны? Счастливчики! Вот и мои родственники вскоре стали слать гневные письма: «Что-то вы там заелись! Своих забываете! Хотя бы пару джинсов прислали и кроссовки!» Что делать? Не будешь же объяснять, как нам здесь на самом деле живется. Вот и пришлось мне собирать по крохам, чтобы купить и отправить посылкой то, что нам самим было не по карману.
– И все же как-то прижились?
– Дочь окончила школу, в университете получила специальность психолога и устроилась работать в клинике. Но общаться целыми днями с дебилами ей было трудно. Она переучилась на школьного учителя и уехала в Окленд. Но и ученики, многие из которых маорийцы – непоседливые, буйные, энергичные, – оказались ей не по силам. И ей опять, уже в третий раз, пришлось переучиваться. На этот раз она стала специалистом по компьютерам. Вот уже второй год работает в Лондоне начальником компьютерного отдела крупной фирмы.
София познакомила меня со своими русскими знакомыми из Казахстана. Светлана Михайловна приехала в Новую Зеландию всего год назад. А ее дочь Лена – на пару лет раньше.
– Мы с мужем жили в Алма-Ате. И хорошо жили! Я работала в «Райпотребкооперации», а с началом перестройки пошла в бизнес. Заявления на эмиграцию мы подали под влиянием общего порыва. Тогда чуть ли не все хотели куда-нибудь уехать. Но прошло несколько лет, мы уже и думать забыли про Новую Зеландию. И тут пришел вызов в Москву на собеседование. Новозеландцы набрали в России хороших специалистов с отличным образованием. А о том, что они здесь будут делать, не подумали!
– И что же вы делали?
– Как и всем, нам пришлось переквалифицироваться. Мой муж так и не смог найти здесь для себя место и вернулся назад в Россию. Сейчас в Москве бизнесом занимается. А я устроилась работать в университете преподавателем русского языка – это с дипломом кооперативного техникума. Русский язык я преподавала только два года, потом русское отделение закрыли за ненадобностью. И без того знатоков русского языка в Новой Зеландии уже предостаточно. Да и «холодная война», когда русские были потенциальными противниками, закончилась. Сейчас я работаю переводчиком: вожу по стране «новых русских». Платят мне по 50 долларов в час, а работать с ними приходится с раннего утра до позднего вечера. Поэтому, хотя работа не постоянная, а от случая к случаю, зарабатываю я даже больше, чем раньше получала в университете.
Вечером я попал на бесплатный концерт, который раз в год устраивают для всех даниденских пенсионеров. Большая часть артистов тоже была в возрасте. Они со сцены распевали всем известные песни, а зал со слезами на глазах подхватывал. Именно там, слушая нестройный, но мощный хор голосов, я впервые очень остро почувствовал, что значит быть эмигрантом. Пусть к тебе относятся предупредительно и радушно, пусть зарабатываешь больше, пусть живешь в более комфортных условиях. Но настоящего взаимопонимания с окружающими не будет никогда.
Как-то вечером в разговоре с Маркусом я случайно упомянул, что ищу работу.
– Так у меня есть знакомый фермер!
Он тут же позвонил и сообщил, что некий Джон Гилкрист из Роксборо готов принять меня с 15 октября на работу в своем абрикосовом саду.
Уникальная страна!
В любой стране мира туристы не имеют права работать. Это, как правило, написано прямо на визе: «без права на работу». При этом предполагается, что если турист нарушит этот запрет и все же найдет способ заработать не воровством, а своим трудом, то он будет вынужден совершить другое преступление – не платить налогов. Попробуйте прийти в Налоговое управление с туристической визой и попросить «индивидуальный номер налогоплательщика». Сразу услышите, что чиновники думают о ваших умственных способностях.
Однако туристы работают не только для того, чтобы насолить иммиграционным чиновникам, выдавшим им визу. Им элементарно нужны деньги. А многим работодателям нужна рабочая сила, особенно там, где местные жители работать не хотят или не могут. Им приходится нанимать «нелегалов». Они бы и рады были заплатить за них налоги, но не могут – нет «индивидуального номера налогоплательщика», на который можно было бы переводить деньги. Поэтому и работодатели вынуждены идти сразу на два преступления – нанимать нелегалов, не имеющих разрешения на работу, и не платить за них налоги.
Потребность в рабочей силе, готовой выполнять «черную» работу, есть во всех богатых странах мира. Там же есть и иностранцы, готовые работать нелегально. Если в легальной сфере взаимоотношения между работодателями и работниками регулируются правительственными чиновниками, то для нелегальной сферы приходится создавать «мафиозные организации». Они также платят налоги, но не перечисляют их в обезличенный государственный фонд, а распределяют по карманам отдельных нечистых на руку его представителей.
Система, конечно, идиотская, но всем привычная. Именно по такому принципу работают нелегалы в Москве и Париже, в Лондоне и Токио… Везде, кроме Новой Зеландии. Конечно, как и в любой стране мира, иностранцы с туристической визой официально не имеют права работать. Но они имеют право платить налоги! IRD-номер (индивидуальный номер налогоплательщика) дают всем желающим. Для его получения нужно предъявить всего лишь ксерокопию первой страницы паспорта. Можно даже не приходить в Налоговое управление, а послать запрос по почте. Работодателей же только этот номер и интересует. По нему они перечисляют налоги в Новозеландское налоговое управление. Хотя иммиграционное управление Новой Зеландии по-прежнему запрещает туристам работать, де-факто они уже работают, причем на общих основаниях с местными, и платят те же налоги.
Конечно, в такой маленькой и законопослушной стране легко навести порядок: переловить всех нелегально работающих иностранцев и поставить заслон перед вновь прибывающими. Но проблема в том, что новозеландское сельское хозяйство выживает в конкурентной борьбе только потому, что расценки на труд сельскохозяйственных рабочих держатся на крайне низком уровне. Местные жители за такие гроши работать не хотят. Поэтому от 60 до 80 % урожая собирают «туристы». Если же им это запретить, абрикосы, яблоки и груши сгниют. И всего через пару-тройку лет в Новую Зеландию, как в какую-нибудь Эфиопию, придется посылать гуманитарную помощь.
У меня оставалось две недели до начала работы. И я решил потратить их на поездку по Южному острову.