— Привыкнете, — вежливо сказал человек в пиджаке, — с первого разу не запомнили, со второго запомните.
— Нельзя ли у вас тут подождать, а то мы ходим там взад и вперед по улице, к нам уж милиционер стал что-то присматриваться, — сказали двое отправленных на прогулку.
— Сделайте ваше одолжение. В уголок пожалуйте. — И, обратившись к своему собеседнику, прибавил: — Тихий ангел пролетел… вы в такой час попали — кассира нету, эти прекратили выдачу, те еще не начали… В уголке уже всех, знать, укачала.
Собеседник посмотрел на сидевших в уголке и увидел, что пришедший первым человек в тулупчике склонился вперед и, упершись шапкой в стену, дремал. За ним, упершись ему головой в спину, закрывал и опять открывал мутные глаза человек с портфелем в обтрепанном пальто.
— А вот не будь у меня крепких нервов, нешто бы они так смирно сидели? Вот что из пролетарского элемента, те много лучше: легче засыпают. И против долгого ожидания не возражают. Сядет себе и сидит, кругом посматривает. Иной часа два высидит, поспит тут у нас — и ничего. А вот умственные работники — не дай бог! Минуты на месте посидеть не может. А о сне и толковать нечего.
Дверь отворилась, и вошел посыльный с сумкой из серого брезента.
— Вот он, извольте радоваться! Где тебя нечистые носили?
— Где носили!.. В конторе в этой только до часу справки дают, туда опоздал, а по этим синеньким бумажкам только с трех часов начинают.
— Тьфу!!!
Технические слова
На собрании фабрично-заводского комитета выступил заведующий культотделом и сказал:
— Поступило заявление от секретаря ячейки комсомола о необходимости борьбы с укоренившейся привычкой ругаться нехорошими словами. Всемерно поддерживаю. Особенно это от носится к старшим мастерам: они начнут что-нибудь объяснять, рта не успеют раскрыть, как пойдут родным языком пересыпать. Получается не объяснение, а сплошная матерщина.
Все молчали. Только старший мастер недовольно проговорил:
— А как же ты объяснишь? Иной только из деревни пришел, так он, мать его, ничего не понимает, покамест настоящего слова не услышит. А как полыхнешь его, — сразу как живой водой сбрызнут.
— Товарищи, бросьте! Семь лет революции прошло. Первые годы, когда трудно было, вам не предлагали, а теперь жизнь полегче пошла. Ну, если трудно, выдумайте какое-нибудь безобидное слово и употребляйте его при необходимости. Положим так: «Ах ты, елки-палки!..»
Старый мастер усмехнулся и только посмотрел на соседа, который тоже посмотрел на него.
— Детская забава…
— Да, уж не знают, что и выдумать.
— Трудно будет, не углядишь за собой, — сказал рабочий с серебряной цепочкой на жилетке. — Ведь они выскакивают не замечаешь как.
— Товарища попросите следить.
— Что ж он так и будет следом за тобой ходить, товарищ-то этот? Он тебе в рот наперед не залезет, а уж когда двинешь, что он сделает; это не воробей, за хвост не поймаешь.
— Да, это верно, что не замечаешь. Я как-то в театре с товарищем был, — сказал другой рабочий. — Ну разговорились в буфете, барышни тут кругом. Я всего и сказал-то слова два; гляжу, барышни как брызнут чего-то. То теснота была, дыхнуть нечем, а то так сразу расчистилось, просто смотреть любо. Вздохнули свободно. Только товарищ мне говорит: «Ты, — говорит, — подержался б маленько». — «А что?» — спрашиваю. — «Да ты на каждом слове об моей матушке вспоминаешь».
— А вот за каждое слово штраф на тебя наложить, тогда будешь оглядываться, — сказал заведующий культотделом.
— Правильно. Память очистит.
— На самом деле, пора ликвидировать. А то наши ребята в девять лет, можно сказать, образованные люди, а мы все с матерщины никак не слезем.
— Никак!.. Иной раз даже самому чудно станет: что это, мать твою, думаешь, неужто уж у меня других слов нету!
— Вы только сначала плакаты везде развесьте, чтобы напоминало.
— Это тогда всю Москву завесить ими придется, — проворчал старый мастер.
— А что — на фабрике только нельзя или вообще?.. — спросили сзади.
Заведующий культотделом замялся…
— За городом, пожалуй, можно, ежели никого поблизости нет.
— Вот это так! Мне по морде, скажем, дали, а я, значит, опрометью кидайся на трамвай — и за город. Отвел там душу и тем же порядком обратно.
— Да еще выбирай местечко поглуше, чтобы кто-нибудь не услышал, — сказал насмешливый голос. — Уж как начнут выдумывать, так с души воротит.
— Итак, товарищи, принято?
— Попробовать можно…
— Клади со служащих по рублю, с рабочих — по полтиннику.
— Что ты, ошалел, что ли! — закричали все в один голос, и даже сам заведующий культотделом, — это всех твоих кишок не хватит.
— Ты по копейке положи, и то в неделю без штанов останешься, — сказал старший мастер и прибавил: — ну, прямо слушать тошно, как будто малые ребята, каким серьезным делом заняты. А что производство от этого пострадает, — это им нипочем.
— Итак, товарищи, с завтрашнего дня…
— Как с завтрашнего дня? Дай праздники-то пройдут, а то за три дня все месячное жалованье пропустишь.
— Верно, уж проведем по-христиански, а там видно будет.
Через неделю в мастерские зашел директор. Два крайних парня сидели у станков и ничего не делали.
— Вы что ж? — спросил директор.
— Недавно поступили… Не знаем как тут…
— А старший мастер почему не объяснит?..
— Он начал объяснять, а потом четой-то плюнул и ушел.
— Позовите его…
Показался старший мастер, на ходу недовольно вытирая руки о фартук.
— Займись с ними, что же ты? Производство страдает, страна напрягает все усилия, а у тебя без дела сидят. Так нельзя.
— Сам знаю, что нельзя, — ответил мрачно старший мастер и подошел к парням. — Ну, чего же вы?.. гм… гм… тут не понимает?.. елки-палки!.. Ведь тебе русским языком!..
Он не договорил и плюнул.
— Ну, что же? — сказал директор.
Старший мастер посмотрел на него, потом сказал:
— Отойди-ка малость.
— Зачем? — спросил удивленно директор, однако отошел в сторону.
Старший мастер оглянулся по сторонам, потом помялся около парней и, отойдя от них, сказал:
— Ежели им объяснить, чтобы они поняли, тут меньше рублевки не отделаешься.
Директор оглянул рабочих, подошел поговорить, но тот, с которым он заговорил, в середине разговора вдруг осекся и оглянулся по сторонам.
— Что вы, как вареные, нынче? — сказал директор. — Недовольны, что ли, чем?
— Нет, ничего…
— А что же, в чем дело?.. Комсомол налаживает работу?
Старший мастер, посмотрев исподлобья, сказал:
— Налаживает… Скоро так наладит, что никто ничего делать не будет.
— А почему прогулов на этой неделе больше?
— На стороне много работали, — сказал председатель фабзавкома.
— Это почему?
— Поистратились маленько, прирабатывали…
— На что поистратились?
Председатель не знал, что сказать, и оглянулся на подошедшею заведующего культотделом.
— На культурные… цели.
— Так, милый мой, нельзя. Вы на культурные цели сбор делаете, а материальная сторона терпит убыток. Это я тогда ваши культурные цели к… матери пошлю. Ни в чем меры у вас нет. Вот хоть бы взять эти плакаты: вы их столько понавешали, что куда ни ткнешься, везде они в глаза лезут. Намедни приехал замнарком, осмотрелся этак издали в зале и говорит: «Хорошо посмотреть, сколько у вас плакатов. Это что — лозунги?» А я, признаться, не посмотрел да и говорю: «Лозунги». А потом к какому плакату ни подойдут, а там все про матерщину. Гляжу, уж мой замнарком что-то замолчал. Я ему диаграммы показываю, а он издали махнул рукой и говорит: «Не надо, я уж читал»…
— Конечно, надо и за этой стороной смотреть, потому что эта позорная привычка так въелась, что сами часто страдаем от нее. Вот у нас был один товарищ, ценный работник, доклады хорошо читал по истории революции, но слова одолевали. Бывало, читает, все ничего, как до московского восстания дойдет, — так матом!.. Так вот я говорю, что против этого ничего не имею и даже сам всемерно содействовать буду. В самом деле, пора ликвидировать это безобразие. Особливо старшие мастера, они, мать их… ни одного слова сказать не могут без того, чтобы….
— Две копейки с вас, товарищ, — сказал подошедший к директору секретарь ячейки комсомола.
— Какие две копейки?
— За слова. Обругались сейчас.
— Когда я ругался? Что ты, мать!..
— Восемь, как за повторение.
— Да пойди ты…
— Да ну их к черту, гони их! — закричали вдруг все. — Осточертели!
— Эти молокососы еще вздумают на голове ходить.
— Прямо тоска уж взяла, — к кому не подойдешь, все молчат. У него спрашиваешь про дела, а он, как чумовой, оглядывается по сторонам, потому этими двумя копейками до последнего обчистили.