— Хороший здесь колдун, — заметил Хромой, — постройки зачарованы от огня на совесть… Эрствин, что ты думаешь делать дальше?
— Я велю ок-Ренгу собирать все, что горит и поддерживать пламя. Сейчас отряды ополченцев сменятся. Этих отправим ужинать и отдыхать, а новые пусть работают дальше.
— Ну, как скажешь. Тебе видней.
Меняле было скучно. Когда восемьсот человек побеждают полусотню — это скучно. Не будь ок-Вейсп таким упрямым, мог бы попытаться как-то договориться, не доводить до крайностей… А теперь — поздно. Во время штурма погибло несколько человек, так что условия сдачи Эрствин станет выдвигать куда как суровые.
А вокруг замка ночь шумела и горела десятками огней — ополченцы радовались тому, что дело окончено, и теперь можно вволю жрать мясо и пить хмельное. В двух повозках, которые в суете выкатили за ограду, оказалось вино. Цеховые старшины уже успели сговориться об очередности — кто когда занимается костром во дворе, а у кого передышка в горячем деле… так что Эрствин оставил осаду городским, а сам отправился ужинать.
Пленного колдуна развязали и накормили. При свете костра маг выглядел еще более старым и болезненным, чем днем, Хромой пожалел беднягу и отыскал кое-какую одежонку. Колдун тут же заявил, что очень благодарен — мол, меняла оказался добрым человеком, потому что не прикончил пленного у стен замка. Чародей охотно (или притворяясь, что охотно) рассказал, каков был план ок-Вейспа. Когда горожане пошли бы обыскивать двор, колдун должен был прикончить графа, и тогда рыцарь атаковал бы с конницей… в общем, глупый план, и чародей очень рад, что все закончилось благополучно. Хромой выспросил свойства амулетов из снаряжения мага. Это, пообещал меняла, станет выкупом из плена. Разговор у них пошел совершенно приятельский… да и вообще — война была окончена для всех, кроме защитников замка. Тем предстояло коптиться, пока не надумают сложить оружие.
Всю ночь городские ополченцы, сменяя друг друга, таскали к подножию холма солому, хворост, фрагменты стен и перекрытий разобранных хозяйственных построек… Наутро с вершины холма стали орать, что сдадутся, если им будет обещана милость. Эрствин еще спал, его разбудили. Заспанный мальчик, выслушав просьбы осажденных, махнул рукой, зевнул и заявил, что всем дарует свободу, кроме самого рыцаря. Тот пусть отправляется с победителями в Ливду и предстанет перед судом. Граф обещает, что суд будет справедливым и милостивым.
Костер потушили, и рыцарь сошел вниз. С ним было два десятка человек — латники и женщины, в числе последних — мать ок-Вейспа. Пленный колдун уже рассказал, что всем в поместье заправляет эта дама, а сынок — хоть и храбрый рыцарь, но во всем слушает старуху. И план-то с убийством графа тоже придумала она.
Хозяйка Вейспа, коренастая, широкая в кости тетка, с обидой стала выговаривать Эрствину, что неблагородно и недостойно, дескать, нападать с такой огромной толпой на одного рыцаря. Это не война!
— Война? — Эрствин изо всех сил изобразил высокомерное удивление. — Верно, мадам, это не война. Это правосудие. И чем скорей окрестные господа уразумеют разницу, тем лучше будет для них. Передайте мои слова соседям, когда станете жаловаться на произвол графа Ливдинского.
На обратном пути небо стало хмуриться, ветер принес со стороны моря тяжелые тучи, пошел дождь, но настроение победителям погода не испортила. Подвыпившие ополченцы горланили песни.
Даже когда разразилась гроза с громом и молнией — и тогда ополченцы шагали бодро. Они возвращались домой, возвращались с победой. Давно не случалось им, ливдинцам, этак-то утереть нос окрестным сеньорчикам. Эх, и славный же граф у них!
Эрствин был доволен больше всех.
— Ну, как я ответил этой старой ведьме? — осведомился он, утирая дождевую воду с глаз и широко улыбаясь.
— Ты был великолепен! — серьезно кивнул Хромой.
— Это ведь был ответ не барона Леверкойского, а графа Ливдинского, верно? Хороший я теперь граф?
— Друг мой, не расстраивайся, но каков ты граф — будет видно лет этак через двадцать. Начал ты отлично. Держись теперь, не упусти достигнутого!
Гром пророкотал, перекрывая слова менялы, рев испуганной скотины и песню, которую орали ополченцы.
«Держись, малыш, — подумал Хромой, — не сдавайся. Сейчас ты уверен, что убил своего дракона, что теперь ты победитель повсюду — и как благородный барон, и как мужественный справедливый граф… Пока что у тебя все получается слишком легко, удача плывет в руки сама, и кажется: тебе по плечу сразить любого дракона. Любого, пусть только сунется! Пусть покажется на глаза, каков бы он ни был… На самом-то деле ты убил очень маленького дракона, твоя жизнь только начинается…»
Оставим теперь Хромого. Над ним сверкают молнии, грохочут растревоженные небеса. Эта гроза предвещает многое — не раз Мир содрогнется под ударами свыше, и случится это скоро. А хромой меняла едет во главе колонны радостных вояк, под струями дождя — и мечтает. Пусть помечтает… О чем? Неважно. О победах и соблазнах… о походах и поединках… о странной девушке Лериане, которая, оказывается, умеет улыбаться. Меняле есть, о чем мечтать.
А небеса пусть гремят и сверкают, они не в силах помешать мечтам.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});