После Невеля мы продолжали наш путь на север и добрались до города Торонца.
Здесь все было иное, все дышало исконным древнерусским благочестием. Посреди города, там, куда стекались радиусом все главные улицы и где естественно было ожидать обширную базарную площадь с собором и гостиным двором, к удивлению ириезжего, в спокойном величии красовалась зеркальная гладь обширного озера. В этих зеркальных водах отражались причудливые контуры бесконечных древних церквей, зеленых, красных, синих, украшенных пестрыми обливными изразцами. Промеж них мелькали фундаментальные, приземистые старинные купеческие дома с бочкообразными колоннами и без оных. По улицам народ ходил степенный, неторопливый, знакомые молча и величественно приветствовали друг друга полными достоинства поклонами. Даже на базаре, на берегу озера, куда я забрел, не было обычного шума и гама — продавцы и покупатели торговались, спорили, но ни на одну минуту не. теряли своего благообразного величия. Так как в этом городе все часовщики носили русскую фамилию, то Владимир Васильевич попросил коридорного на постоялом дворе, где мы остановились, раздобыть ему женщину, которая занималась бы брачными делами, то есть, иными словами, сваху. Пришедшая в наш номер через несколько часов почтенная дама мало чем напоминала персонажей комедийных героинь Гоголя и Островского. Teinpora mutantur 6* - она скорее походила на начальницу захудалой провинциальной женской гимназии. Сухая, строгая на вид, с пенсне на це-почечке, прикрепленным к темной шелковой блузке, она молча выслушала наше дело и, немного подумав, проговорила:
— Это, конечно, дело не вполне мне знакомое, но cava sans dire 7* - не боги горшки обжигают — попробую быть вам полезной!
Деловито условившись относительно своего вознаграждения, строгая дама удалилась, чтобы снова появиться в нашем номере через несколько часов. Она вполне оправдала возложенные на нее надежды. Переходя из дома в дом, мы собирали обильный урожай.
Среди всевозможной старины, предлагаемой нам, неизменно встречались местные венские кички 8* островерхие разукрашенные спереди гроздьями причудливых шишек из туго накрученных веревок. С тыловой части головной убор был закончен богатой пестрой парчой. Столь странное несоответствие фасада с задней частью вызывало недоумение. Спрошенная об этом словоохотливая старушка — владелица кички — объяснила причину подобного явления.
— А как же?! — воскликнула она, — кика разве такая была, в красоте-то? Ведь это основа только — убранства-то на ней нет, которое полагалось. Ведь она поверх веревок-то должна по форме-то жемчугом расшиваться. Ведь наш город торговый, богатый, жемчужный город. Сколько лет на всю Россию торонецкий жемчуг поставлялся — его здесь в нашем озере и вылавливали. Он и в Псков и в Новгород шел. А промеж нас, торопчан, и расплата-то вся шла жемчугом; я еще это помню. Вот, постойте!
Старушка засуетилась и достала из шкафа два маленьких серебряных стаканчика, один побольше, другой поменьше. На одном была выбита цифра 3, на другом 5.
— Вот как люди-то у нас торговали. Ежели что покупать надо, брали с собой мешочек с жемчугом и мерочки эти — купят что, сторгуются, развяжут мешочек и отмеривают: вот эта мерка — три рубля, а эта пять, была еще у меня совсем махонькая, на рубль — да ребятишки затеряли играючи… Ну, а как нужда-то пошла с дороговизны-то, народ-то и начал жемчуг с кичек спарывать да продавать — вот одни остовы и уцелели.
После этого разговора мы усиленно начали искать неразоренную кичку. Это была трудная задача; где они имелись, их не продавали, наконец, удалось раздобыть один экземпляр, но довольно ветхий и неказистый. Казалось бы, необъяснимое нежелание расставаться со старинными головными уборами разъяснилось самым простым образом.
Как-то вечером, под какой-то праздник, я забрел в одну из древних торопецких церквей. Шла всенощная. В левой стороне храма стояли женщины, около половины из них, в особенности старухи, были в кичках, повязанных сверху темными шелковыми платками с золотой и серебряной вышивкой. Многие были одеты в своеобразные шелковые кофты — душегреи с золотой бахромой. Светлые тона почти отсутствовали. У более молодых кички встречались реже, но зато в ушах неизменно красовались своеобразные местные серьги в виде золотых виноградных листьев с гроздьями жемчужного винограда…
Однажды наша сваха пришла к нам с предложением приобрести дом. Мы отказались по мотивам нежелания приобретать недвижимость.
— А можно и на слом, — заметила наша маклер-ша, — посмотрели бы. А дом старинный, ему лет полтораста будет!
В надежде найти в предлагаемом особняке какую-либо продажную движимость мы согласились осмотреть владение.
— При доме сад и надворные строения, — расхваливала свой товар строгая дама, — а главное, почти даром — на трехстах рублях сойдетесь!
В тихой боковой улице за дощатым, седым от времени забором нашим взорам представился обширный деревянный дом с облупленными деревянными колоннами, утопавший в хаотической зелени запущенного обширного сада. Где-то был отыскан сторож, со звоном отомкнулись древние дверные замки, и мы вошли внутрь. Дом был абсолютно пуст. Об его былом великолепии говорили лишь художественно инкрустированные паркеты в парадных комнатах, поблекшая, а частично и испорченная роспись плафонов и необычайно затейливые кафельные печи, украшенные пестрыми цветными изразцами, причудливыми колонками, гребешками и карнизами. На изразцах были изображены люди, звери, птицы, рыбы, цветы и красовались надписи. «Се цвет розан», — значилось под экзотическим растением. Разрубленная пополам змея была снабжена объяснением: «Соединитца или умереть!» Меланхоличный карась вещал о себе: «Хладен, но сердце имею», и, наконец, гулявший по саду человек заявлял: «Натурою наслаждаюсь».
Владимир Васильевич поведал свои мысли вслух: — Может, печки на слом купить? А? Да как их разбирать, наковать, перевозить — все это дело сложное: надо все перенумеровать, делать чертежи. Нет, ничего не выйдет… Нет ли у вас здесь чего помельче продажного-то? — спросил он неожиданно сторожа.
— Не… — ответил тот, — господа все увезли, когда сюда наведывались… — И стал думать: — Вот разве миска тут у меня осталась! — неожиданно разродился он вдруг фразой.
— Давай ее сюда скорей! — радостно воскликнул Владимир Васильевич.
Через несколько минут перед нами появилась какая-то невероятная посудина, напоминавшая серый детский гробик, увенчанная нелепой крышкой с огромной, лежащей сверху грушей натуральной величины, ядовито-зеленого цвета с болезненным румянцем. Все это сооружение весило но меньшей мере полпуда. Владимир Васильевич подробно ее осмотрел, перевернул вверх дном, обнаружил на дне какую-то синюю загогулину, постукал пальцем и глубокомысленно заметил:
— Майолика… ну и штука! Как мы ее потащим? А?
— Тяжеловата!.. — согласился я.
— Да это, коли купить желаете, уж вместе с домом! — вставил свое безапелляционное требование сторож.
Владимир Васильевич заметил, что к такой штуке не грех бы и дом в придачу дать, и мы разошлись — сделка не состоялась.
Приблизительно года через два я как-то зашел в магазин к Владимиру Васильевичу. Он сразу подхватил меня под руку и повлек за собой в свои внутренние апартаменты. Здесь он взял с подоконника книгу, открыл ее на замеченной странице и положил ее передо мной. На отдельной странице, в красках, была изображена брат или сестра нашей торонец-кой миски.
— Узнаешь? — спросил меня Владимир Васильевич.
Пояснительная надпись гласила, что это произведение раннепетровского времени — русская майолика конца XVII века.
— Просчитались мы с тобой, — сокрушенно заметил Владимир Васильевич, — стоило ведь дом купить и подарить его сторожу, а себе только миску взять, и то бы мало, рубль на рубль нажили. Вот, брат, век живи, век учись!
Из Торопца, нагруженные приобретениями, мы направили свой путь обратно в Москву.
Эта поездка запомнилась мне на всю мою жизнь. С благодарным чувством вспоминаю я добрейшего Владимира Васильевича, давшего мне возможность присутствовать при агонии феодальной России и прочитать последнюю страницу истории дворянско-усадебного быта. Благодарен я ему также и за то, что на каждом привале во время поездки он неизменно приговаривал мне: — Записывай, записывай, — этакого больше не увидишь.
И вот маленькая розовенькая записная книжечка — календарь, премия кондитерской фирмы «Эйнем», и помогла мне с особой легкостью и подробностями написать эту главу.
1* Жалейка — русский крестьянский музыкальный инструмент, состоящий из коровьего рога со вставленными в него двумя камышовыми дудками и с несколькими отверстиями.