Читать интересную книгу Воспоминания - Ю. Бахрушин

Никаких признаков жизни вокруг усадьбы заметно не было. Мы вышли из экипажа и стали искать проход к дому в сплошной стене живой изгороди. Наконец он был найден. Едва мы успели миновать зеленые кусты, как вдруг со всех сторон послышался девичий визг, смех, возгласы, и мы увидели целый рой простоволосых деревенских девок, в грязных, неопрятных сарафанах, которые, сверкая голыми пятками, со всех ног мчались от нас по направлению к дому. Видимо, они все время наблюдали за нами сквозь зелень, п наше решительное наступление к дому застигло их врасплох и обратило в бегство. Когда мы уже совсем подходили к балкону, навстречу нам стал спускаться с лестницы хозяин. Это был невысокий плотный мужчина лет пятидесяти с лишним, облаченный в белую русскую рубаху ослепительной чистоты, поверх которой была накинута легкая поддевка нараспашку. Брюки темно-синие в полоску, домотканого деревенского холста были заправлены в значительно поношенные, латаные и давно не чищенные сапоги. Сильно загорелое, красноватое обветренное лицо было украшено седоватыми усами и подусниками а 1а Александр II.

— Милости прошу, как говорится, к нашему шалашу, — громко заявил он. — Гостям всегда рады в нашей берлоге — пожалуйте на балкон!

Он с чувством пожал нам руки — произошло взаимное представление. От майора сильно пахнуло на нас спиртным духом. Разгадку этому явлению искать далеко не пришлось. На балконе стояло старое плетеное кресло с подделанной к нему деревянной ножкой взамен сломанной и столь же пострадавший от времени плетеный стол с протезом вместо ноги. На столе, посреди в беспорядке разбросанной неопределенной снеди, высилась внушительная бутыль с наливкой и граненый чайный стакан, наполовину налитый багровой густой влагой. Хозяин молча пододвинул нам два стула, вошел в дом и возвратился, держа в руках два стакана. После этого он поставил их на стол, предварительно вытерев о далеко не блестевшую чистотой, дырявую скатерть, налил влаги из бутылки и кратко предложил:

— Прошу с дорожки!

На наш робкий отказ майор сдвинул брови и категорически заявил:

— Нет-с — уж со своим уставом прошу в мой монастырь не соваться!

Пришлось подчиниться для пользы дела. Наливка была на любителя — отдавала сивухой и горьковатая. Мы отпили глоточек, а хозяин сразу опорожнил оставшуюся половину своего стакана, крякнул, расправил себе усы и налил снова полный стакан. Только после этого начал он разговор:

— А я сижу, отдыхаю, слышу, кто-то едет, а тут мой выводок, дочки гурьбой на балкон, все вопят: гости приехали, гости приехали; я сразу и не поверил, решил посмотреть, ан вы тут как тут.

Он снова хлебнул из стакана.

— Ведь я вдов, — пояснил он, — а сами знаете, без хозяйки дом сирота. А моя-то супружница, царство небесное, умерла да мне в наследство шесть дочек оставила. Вот тут и справляйся как хочешь! Ну, да вам это не интересно — дела семейные. Расскажите-ка лучше, что новенького слышно у вас там, в столице?

Мы стали повествовать о каких-то застарелых, общеизвестных событиях, но для хозяина, не получавшего даже губернской газеты, все было ново и любопытно. Он жадно внимал нашим рассказам, прервав повествование лишь однажды, чтобы заменить опустевшую бутыль другой, полной. Он, к счастью, забыл даже нас потчевать своим снадобьем. Владимир Васильевич с опаской поглядывал на онорожниваемые хозяином стаканы, явно волнуясь, что к моменту делового разговора майор уже не будет годен к употреблению. Впрочем, беспокойство было, видимо, излишне, так как хозяин только все более и более краснел — очевидно, он принадлежал к породе людей, которых легче похоронить, чем напоить. В это время, весьма кстати, скрипнула дверь на террасу и на пороге показалась одна из виденных нами вначале девок — старшая дочь хозяина. От ее первоначального вида не осталось и следа. Волосы были прибраны и туго завиты на щипцах, стан облекало чистенькое ситцевое платьице моды конца прошлого столетия с множеством каких-то нелепых бантиков из разноцветных лент, но ноги, хоть и вымытые, оставались босыми. За этим первым выходом последовало еще пять. Балкон наполнился крайне пестрыми и крикливыми цветными пятнами. При каждом появлении хозяин вскидывал голову и произносил:

— А вот моя Наденька!.. А вот моя Верочка! и так далее шесть раз.

При каждом вопросе, обращенном к барышням, они смущались, фыркали в кулак, краснели и с мукой выдавливали из себя краткие «да» или «нет».

Воспользовавшись тем, что нить первоначального разговора оборвалась, Владимир Васильевич изложил цель нашего посещения.

— Что ж, я не прочь, — сразу согласился майор, — только вряд ли что подходящего для вас найдется. Пойдемте в дом — может, сами что приглядите!

Комнаты в доме, который был какого-то неопределенного возраста, поражали своей пустотой, хотя надо сказать, что мы видели только «парадные» покои, а в «интимные» не входили. Мебель была разнокалиберная, резко отличавшаяся друг от друга как по возрасту, так и по материалу, везде наблюдалось полное отсутствие каких-либо ненужных вещей, украшающих быт. Только в самой большой комнате на стене висело до дюжины хороших дациаровских иллюминованных литографий с видами Москвы 40-х годов да красовался портрет митрополита Платона, указывая на который хозяин безапелляционно, но вопреки хронологии заявил:

— Вот — Платон, учитель Великого Петра!

Владимир Васильевич уныло смотрел на эти безрадостные пустынные комнаты, как вдруг его взор случайно упал на две большие фарфоровые вазы, задвину тые на одном из подоконников. Вазы были Императорского завода, с маркой Александра II, в достаточной степени безвкусные, как и все произведения этой эпохи, но совершенно целые и безусловно ценные. Бледно-розовые, с большими мифологическими медальонами ручной работы, они издали казались даже довольно нарядными. Вазы были немедленно извлечены с подоконника и стали предметом оживленного торга. Расхождение было только в одном нуле — хозяин просил пятьсот рублей, а Владимир Васильевич давал пятьдесят. Торговля велась с азартом, но без малейшего ожесточения. Майор, подобно гоголевскому Ноздреву, незаметно перешел с Владимиром Васильевичем на «ты» и твердо стоял на своей цене. Договориться, казалось, не было никакой возможности. После но меньшей мере двадцатиминутной торговли Владимир Васильевич махнул рукой и произнес:

— Ну что ж, видно, мы не договоримся, придется разойтись!

— Зачем разойтись? — вдруг заявил хозяин, — мы люди здесь хоть и неотесанные, но приучены гостю всегда уважение делать!

Он протянул Владимиру Васильевичу свою руку, липкую от наливки, и воскликнул:

— Черт с тобой, мужик ты хоть и несговорчивый, но больно хороший, — забирай их за пятьдесят!.. На кой они мне, а я девчонкам обувку закажу, а то вишь, босые ходят — срам один!

Дочки немедленно запаковали вазы в какие-то корзины, переложив их сеном, деньги были отсчитаны и вручены, по желанию хозяина, Наденьке «от греха — целее будут», и после насильственно влитого в пас «посошка» мы двинулись в дальнейший путь.

На этот раз перегон был большой. Только часа через три мы стали подъезжать к новой усадьбе. Это были владения столь широко известного в округе помещика

Лесли. Сразу но въезде в это имение бросалась в глаза благоустроенность. Дороги были окопаны канавами, мосты новые и крепкие, рощи — расчищенные, везде виднелись загородки и ограды. Вскоре мы въехали в редкий липовый лес. Сквозь деревья, слева, что-то ослепительно заблестело, и в прогалине неожиданно открылась гладь обширного озера. Затем лес пошел гуще, и дорога вдруг превратилась в широкую аллею, тянувшуюся к белым каменным стенам двухэтажного большого барского дома.

Мы остановились у ворот усадьбы и пошли в направлении к дому, вблизи которого виднелась группа оживленно беседовавших людей. При виде нас они замолчали, и кто-то из них, идя нам навстречу, спросил, кого нам угодно. Мы ответили, что желали бы побеседовать с помещиком. Во время воцарившегося краткого молчания от группы отделился невысокий мужчина, одетый в щегольскую темно-синюю поддевку поверх белой шелковой рубахи и обутый в блестящие лаковые сапоги. Холеная белобрысая бородка и белоснежный картуз сразу обнаруживали в нем «барина».

— Чем могу служить? — с холодной вежливостью спросил он.

Выговор его указывал на то, что он более привык говорить на иностранном языке, нежели на русском. Мы отрекомендовались и сообщили о цели нашего посещения.

— Очень сожалею, — сказал он, — но не занимаюсь продажей собственных вещей, так что полезен вам быть не могу.

После этого он слегка кивнул головой, повернулся и пошел обратно к группе ожидавших его людей. Аудиенция была окончена, и нам оставалось лишь ретироваться, что мы и сделали. Это был единственный случай, когда нам не было оказано гостеприимство, — рад засвидетельствовать, что этот человек по своему происхождению все же не был русским. Характерно, что это был самый богатый и наиболее европеизированный и «культурный» из всех помещиков, у которых нам пришлось побывать.