поддался. Теперь, наверно, горько раскаиваешься. Ну, ничего, дело это поправимое…
— Никто никуда меня не вовлекал. Это ошибка.
— Погоди, погоди. Если будешь отпираться, хуже будет. Нам же все известно.
— Что вам известно? Я ни в чем не виноват.
— Кто еще состоит в стачкоме, кроме арестованных Алмазова, Зеленова и Быкова? Только правду, как на духу.
— Я ничего не знаю.
— А ты вспомни. С кем ты из них лично знаком?
— Я знаю одного Трофима Алмазова.
— Это он возглавляет стачком?
Федор пожал плечами:
— Какой стачком?..
Курдюков тяжело вздохнул:
— Весьма сожалею, что разговор у нас не состоялся. Я, признаться, рассчитывал на твою откровенность и искренне хотел помочь тебе. Но… — исправник развел рудами, — ты сам этого не пожелал. Подумай-ка до завтрашнего утра. Только хорошенько подумай. Вспомни все до мельчайших подробностей. И когда я вызову тебя, ты обо всем мне расскажешь. Даст бог, все обойдется. Ночевать завтра пойдешь домой.
Федора увели в арестантскую. Курдюков решил отложить допрос Алмазова, Быкова и Зеленова до тех пор, пока не выведает каких-нибудь сведений у Федора.
Исправник приказал всех четверых запереть на ночь в одной камере в надежде, что Алмазов, Зеленов и Быков что-нибудь выболтают, а Федор скажет об этом завтра на допросе. Курдюков понимал, что Федор среди арестованных человек случайный, никакого отношения к стачкому не имеет, но, возможно, кое-что знает. Кроме того, почему бы не использовать якута как провокатора. Тем более Алмазов считает его своим и, наверно, верит.
В арестантской Федора окружили Алмазов, Быков и Зеленов.
— О чем они у тебя спрашивали?
Федор рассказал. Его слушали молча. Все были чем-то смущены.
— Послушай, друг, — сказал Трошка. — Это я виноват в том, что тебя арестовали. Прости меня.
— Ты?..
— Да, я. А выдал всех нас инженер Коршунов, который прощался с тобой за руку в бараке. — Трошка все рассказал Федору. Тот половины не понял. Когда Федор волновался, он плохо понимал по-русски. Трошке пришлось повторить рассказ.
Федор недоуменно смотрел на Трошку, которого больше всех уважал. А он, оказывается, подвел его под арест. А теперь просит прощения. А ведь Майя предостерегала, как будто чувствовала, чем это кончится.
— Тебя, Федор, выпустят. Вот увидишь. Когда тебя завтра вызовут на допрос, вали все на нас. Скажешь, что я, — Трошка ткнул себя в грудь, — председатель стачкома. О Быкове и Зеленове я узнал, мол, от Алмазова. Сам в стачкоме не состою. Других, кроме Быкова и Зеленова, Алмазов мне не называл. Ты понял, что надо говорить исправнику?..
Федор отрицательно покачал головой:
— Ничего я ему не скажу. Нехорошо это — выдавать своих.
Зеленов даже забегал вокруг Федора.
— Никого ты не выдашь. Они об этом и сами знают. Ты только подтвердишь. И тебя выпустят.
— А зачем подтверждать то, что известно?
— Да ведь тебе объясняют: им нужны свидетели, чтобы предать нас суду, как членов стачкома. Судить нас так и так будут. Если ты не согласишься выступить свидетелем, и тебя вместе с нами сошлют на каторгу. А так пострадают только трое…
— Ну и пусть ссылают. Как вы, так и я.
Алмазов, Зеленов и Федор переглянулись. Трошка подошел к Федору, обнял его и поцеловал в лоб. Потом отвернулся и незаметно смахнул слезу…
III
Забастовка продолжалась. Теппан затравленным зверем метался по своему кабинету, раза по три на дню созывал к себе инженеров, полицейских чинов, зачитывал им грозные телеграммы из Петербурга и Лондона с требованием прекратить забастовку и спрашивал совета, как быть дальше.
Три дня назад по всем приискам были вывешены объявления, написанные метровыми буквами: «Рабочим, которые в двухдневный срок выйдут на работу, на 20 % будет увеличен заработок. Магазины корпорации будут отпускать им продукты и одежду без ограничений. Все те, которые в двухдневный срок не выйдут на работу, увольняются из приисков. На их место будут наняты другие рабочие».
Ни один человек на работу не вышел. Господа чиновники, полные благородного негодования, посоветовали своему шефу Теппану проявить решительность, рассчитать всех бастующих, сообщив об этом главному резиденту Белозерову.
Теппан телеграфно запросил разрешение действовать, сообразуясь с обстоятельствами, даже если придется прибегнуть к крутым мерам. Петербург охотно предоставил Теппану свободу действий и сообщил, что с ведома самого государя отдано распоряжение о наборе десяти тысяч рабочих для Ленских приисков в Северном Китае и Корее. Необходимо освободить бараки для вновь завербованных рабочих.
Сторонники крутых мер настаивали на немедленном выселении бунтовщиков из бараков, несмотря на то что на дворе март, стоят зимние холода и не так-то просто будет заставить рабочих освободить жилье. Недалекий, самонадеянный ротмистр Трещенков ратовал за то, чтобы немедленно прибегнуть к оружию на случай неповиновения во время осуществления «законных прав корпорации». Умный, хитрый, но трусоватый исправник Курдюков советовал Теппану отложить выселение забастовщиков до весны, дабы не вызвать опасных осложнений.
Когда Трещенков спросил, каких именно осложнений опасается господин Курдюков, исправник ответил:
— Восстания. До Иркутска тысяча четыреста верст, войска смогут подойти к нам только на третий месяц.
— У нас есть целая рота, — напомнил ротмистр.
— Я отдаю должное вашей решимости, господин ротмистр, — вежливо сказал Курдюков, — но что такое одна рота против разъяренных многотысячных толп. Вашу роту сомнут в течение получаса. Пикнуть не дадут.
— Вы что, предлагаете вызвать новые воинские команды? — спросил Теппан.
— Помилуй бог! — Курдюков поднял пухлые бабьи руки. — Я бы хотел, чтобы до этого не дошло.
— Возможность вызвать войска не следует отбрасывать, — вкрадчивым голосом сказал Коршунов.
Все настороженно повернулись к нему. Из уст демократа и ходока, надоевшему администрации хуже горькой редьки, вдруг такое услышать.
— Но с этим не следует торопиться. Забастовщики не так просты, как многие полагают. Забастовка, господа, превосходно организована, но среди рабочих есть элементы, то есть люди, которых можно использовать против забастовщиков. Нужно попытаться расколоть их.
— Не покормить их еще неделю-другую, шелковыми станут. Голод не тетка, — сказал плюгавый человечек в мундире горного инженера.
— Этим вы ничего не добьетесь, — ответил Коршунов. — У них есть денежные средства, так называемый забастовочный фонд. Рабочим выдаются пособия.
— Откуда у них деньги? — на следовательский тон перешел плюгавый.
— Я полагал, что вы знаете. — В голосе Коршунова зазвучали высокомерные нотки. — На имя забастовочного комитета приходят денежные переводы из Петербурга, Москвы и даже из-за границы. Для этой цели среди рабочей черни собираются пожертвования. Это у них называется рабочей солидарностью.
В кабинете притихли. Видно было, что многие об этом не знали.
— Как велики эти суммы? — первым нарушил тишину плюгавый.
— Я не казначей, — ответил Коршунов. — Сейчас идет следствие по делу