Читать интересную книгу Твердые реки, мраморный ветер - Бодхи

Андрей с сомнением посмотрел на девочку. Ему казалось несколько неестественным то, что он сейчас говорит ей такие фразы, которые редко какому взрослому будут понятны.

– Чтобы понять, что такое ОзВ-ясность, – после паузы сказала она, – тебе сначала необходимо получить опыт того, что им не является – то есть другие ОзВ и рассудочная ясность. Иначе ты находишься в позиции геолога, который, не утруждая себя в изучении простых элементов, грустит о том, что не понимает сложных минералов и не может отделить почву от воды и растений. Перестань быть тупым и испытывать НЭ, испытывай рассудочную ясность и ОзВ, и тогда само собой начнет отделяться то, что не является ни тем, ни другим, и ты сможешь изучать это. Точно то же относится, например, к осознанным сновидениям – разберись в бодрствовании, наведи в нем порядок, устрани тупость и НЭ, и достижение ОС перестанет быть проблемой.

– Как ты относишься к тем, кто ненавидит практику устранения НЭ? – Спросил мальчик в коротких трусиках-шортах из другого угла комнаты.

– Я считаю их безнадежными. – Быстро ответил Андрей.

– То есть ты не испытываешь к ним сострадания?

– Сострадание испытываю, а жалость – нет. Сострадание я понимаю так, как это описал Бодхи – как радостное желание, чтобы в этом человеке пробудилось влечение к ОзВ и неприятие НЭ и тупости.

– Ну вот смотри, – мальчик перевернулся на спину и задрал лапы вверх, – представь себе человека, который опустился особенно сильно, особенно безнадежного человека. Испытывать открытость и готовность содействовать такому человеку, если только в нем появится желание не испытывать больше ненависти, – это сильно резонирует с преданностью. И при мысли об этом человеке у тебя будет возникать преданность. Причем именно из-за того, что это особенно опустившийся человек, возникает особенно сильное желание преданности. Потому что именно к такому человеку все и всегда испытывают только отчуждение, омерзение, осуждение, и всегда будут его отвергать и осуждать. Привычно испытывать к такому человеку сильное негативное отношение (НО). О нем не изменят мнение, на нем поставили крест. И возникает желание не отторгать даже такого человека, и ни к кому, даже к самому опустившемуся, не испытывать НО. Резонирующая мысль – "не испытывать НО и не отторгать даже самого опустившегося". Эта преданность переживается как безобъектная, то есть не возникает образа, к которому возникало бы стремление или какие-то желания. Возникает только желание испытывать это восприятие и усиливать его. Можно провести аналогию с ревностью и симпатией, влечением. Особенно яркое влечение, восторг, нежность возникает к девочке не тогда, когда она тискается с обычным мальчиком, а ты при этом устраняешь ревность, а когда она ласкается с самым красивым и самым клевым пупсом, которым она может увлечься и забыть про тебя. То есть в ситуации, когда ревность проявилась бы особенно сильно. Ты согласен?

Андрей сначала запутался в том, что говорил пацан, но довольно быстро все распутал.

– У тебя все перемешано в кучу. Отторжение человека не означает отвращения и омерзения к нему. Ты отторгаешь его потому, что не испытываешь к нему интереса, потому что он опасен, и потому что он неприятен. Так же выплевываешь изо рта горький орех – распознал, сформировал отношение – выплюнул. Человек, испытывающий ненависть, неприемлем для меня в принципе. Ты говоришь – "если такой человек испытает желание прекратить ненавидеть", но что значит "если"? Когда и если этот человек действительно захочет перестать испытывать ненависть, то это будет уже другой человек, к которому у меня сложится какое-то другое отношение… но вообще говоря… какие есть основания предполагать, что этот вот ненавидящий человек захочет измениться? Нет, это может показаться жестким, но я не верю в такие сказочные превращения. Конечно, каждый может время от времени проявлять агрессию, но и агрессия бывает разной. Агрессия к кажущейся несправедливости – это одно, праведный гнев, так сказать. Агрессия как желание разрушить что-то, чтобы и другим было так же мерзко жить, как и тебе в твоих НЭ – совсем другое. Первый человек мне не кажется безнадежным, второй – кажется, и что бы мы тут ни говорили о том, что каждый человек вселенная и каждый может то или сё… у меня есть определенная позиция – когда я встречаю вот такого агрессивного человека, который полагает для себя не страданием, а удовольствием испытывать ненависть, то он для меня не существует больше до конца его жизни, и я не верю в то, что такие люди могут измениться, и я не хочу иметь с ними дело и не хочу наблюдать – меняются они или нет – в конце концов, я думаю, что каждого влечет к чему-то своему, и если кому-то хочется заниматься этим – общаться с ненавидящими и ждать, что они начнут меняться – ну пусть, но у меня другие интересы, я с такими людьми не хочу ничего.

Андрей запнулся и взглянул на Йолку, словно ожидая от нее подсказки, ответа на вопрос, который он вряд ли смог бы даже сформулировать сам для себя так же ясно, как сейчас – сам не ожидая того и впервые в своей жизни, он высказал свою позицию в этом вопросе. Это был скорее призрак, запах общей неуверенности в ситуации, непонимания – кто же его слушает, с кем он сейчас говорит? Дети или не совсем дети? Или совсем не дети? И в какой степени их очевидно гипертрофированное с точки зрения обыденного сознания личностное развитие перевалило за ту грань, после которой мы уже не делаем принципиального различия между детьми, подростками, взрослыми? До какой степени откровенно и жестко можно обнажать те явления взрослого мира, который мы все инстинктивно хотим пригладить или даже исказить каждый раз, когда мы общаемся с ребенком, или когда мы чувствуем ребенка в себе – то инфантильное создание, которое слишком уязвимо для правды? Но эти дети ни в коей мере не казались инфантильными.

Он еще раз посмотрел в глаза смотревшим на него детям, и по его спине пробежал холодок – так легко и ясно представилось, что у этих детей вообще никогда не было детства. Они, возможно, с самого первого момента, когда оказались способны понимать и узнавать, стали получать информацию неотфильтрованную, неискаженную, и это показалось ему ужасным, а потом ему пришло в голову, что "детство" – это не сюсюкание с дебильным лицом, это не оболванивание детей сказками, за которыми на самом деле кроется не доброта, а кретинизм, насилие и жестокость. Он вспомнил, как примерно год назад случайно наткнулся на файл со сказками и от нечего делать стал их пролистывать. Это было поразительное открытие! Трудно придумать, даже если постараться, такую квинтэссенцию агрессии, догматизма и серости! Какие же восприятия перенимают и культивируют дети под влиянием такой экстремистской литературы! "И стали они жить-поживать и добра наживать". Еб вашу мать!! "И жили они счастливо и умерли в один день" – и это описание счастливой жизни!! Говно. Герои сказок борются за какие-то материальные блага, то в невесты принцессу взять, то пол-царства откусить, и достигнув своей идеи-фикс они получают тотальное счастье, которое состоит в "житье-пожитье" с наживанием добра, то есть комодов, сервантов и прочего. Испытав тошноту от русских сказок, он полистал "старого доброго Гофмана", и обнаружил в нем мерзкого, тупого и агрессивного идиота. Грузинские сказки, японские, французские… за редким, ну просто редчайшим исключением – апофеоз кретинизма и злобы самой высшей пробы, преподносимой под соусом добродетели. Вот это что-ли "детство"? Ну чего, чего же такого ценного лишились эти дети, с самого первого дня своей сознательной жизни получавшие адекватную информацию об окружающем мире, учившиеся не "уважать старших", а думать последовательно и искренне разбираться в восприятиях? Ну а вот эта наивность, вот та самая беззаботность, которая светится в глазах обычных детей, которая проистекает из полного незнания реальности, из жизни в воображаемом мире добрых фей, дедов-морозов и добрых бабушек? Конечно, по всем этим фантомам рано или поздно, и чаще рано, наносится удар ужасающей силы, который ломает ребенка, но может оно стоит того – хотя бы два-три года чистой и наивной жизни? А разве у них сейчас – не чистая жизнь?

Андрей совсем перестал испытывать неловкость, он даже забыл, что отвечает на вопрос и что его ответа, видимо, ожидают. Он с интересом смотрел в ответ – в глаза этим детям, и не видел в них того, чего боялся увидеть – цинизма и серости, а видел совсем другое – ребяческость, игривость, внимательность, и ту особую подвижность выражения глаз, которую он иногда еще видел у старых тибетских монахов, нередко появляющихся в непальских поселках – ту самую, что так легко выливается в выражение симпатии и искреннего интереса, искренней радости жизни, и даже преклонения перед ней, перед ее силой к самообновлению и самораскрытию. И если эти дети с самого начала нашли в себе этот источник вечнообновляющейся свежести, то разве они потеряли детство? Разве не наоборот – разве они не приобрели его в свое вечное и безраздельное пользование?