Скандинавы обнесли стенами и укрепили Дублин, хотя на то время эти стены составляли всего лишь милю в окружности, а теперь город включает десять миль – затем укрепили Данлири, теперь Кингстаун, чтобы обеспечить себе свободный доступ к своим кораблям. Тогда, из своей крепости в Дублине, они совершали непрестанные набеги на широкие богатые равнины внутренних районов. Они распространились по всему Миту, который получил от них свое имя, Fingall (земля белых чужеземцев); они несли разрушение на север вплоть до Арма, на запад вплоть до Шаннона; Уэксфорд, Уотерфорд и Лимерик стали наполовину датскими городами. Везде их путь был отмечен варварским грабежом. Однажды упоминается, что они увели «большую добычу из женщин» – так римляне сватались к своим сабинским невестам; и в самом деле, рассказы в ирландских анналах о сожженных ими алтарях, об разграбленных ими королевских могилах, унесенных ими сокровищах, о совершенных ими дикостях так же нескончаемы, как и отвратительны. Отброшенные назад ирландскими князьями, они укрылись в огороженном стенами Дублине, пока им вновь не представилась возможность проявить свое смертоносное коварство и совершить дерзкий грабеж. И так в течение четырех столетий продолжалось соперничество между колонистами и нацией; взаимная ненависть все возрастала; ирландские короли Лейнстера все еще заявляли свои права феодальных сеньоров над скандинавами; скандинавы сопротивлялись каждой попытке вытеснить их, хотя нередко они были вынуждены платить дань.
Иногда ирландские короли использовали их как наемников в гражданских войнах, которые они непрестанно вели. Иногда между противниками заключались брачные союзы – дочь Бриана Бору вышла замуж за Ситрика, короля датчан Дублина. Иногда ирландские короли захватывали Дублин и опустошали и грабили в свою очередь. Однажды датчан полностью изгнали из города, и они были вынуждены искать убежище на Глазе Ирландии, одинокой морской скале, с тех пор ставшей знаменитой благодаря трагической истории. Малахия, король Мита, осаждал Дублин три дня и три ночи, сжег крепость и унес датские регалии; отсюда упоминание в песне Мура о том, как он «золотой воротник у захватчиков вырвал надменных». Но самое ужасное поражение, которое когда-либо потерпели датчане, было при Клонтарфе, когда десять тысяч воинов в кольчугах противостояли королю Бриану, но «десять тысяч воинов в доспехах были порублены на куски, и три тысячи воинов убиты помимо этого». Даже дети ирландцев сражались против захватчика. Внук короля Бриана, юноша пятнадцати лет, был найден мертвым: руки его запутались в локонах датчанина, которого мальчик утащил в море. [120]
И все же датская колония не была искоренена, хотя после этого поражения они стали скромнее, держались в пределах Дублина и платили дань королям Лейнстера и верховному монарху Ирландии.
Итак, мы видим, что вплоть до этого времени ирландский народ был никак не связан со своим главным городом; они входили в свою столицу или как пленники, или с огнем и мечом; и, что еще страннее, в течение многих столетий существования Дублина как города, вплоть до настоящего времени, ирландская раса никогда не правила там и не владела крепостью своей столицы.
Но время кары датчан приближалось, хотя она пришла и не от ирландских рук. Как саксы в Англии пали перед датчанами, так датчане пали перед норманнами. Норманны, также скифское племя, но более прекрасное, более храброе, более рыцарственное, аристократичное и утонченное, чем любое из предшествовавших им племен, победоносно пришли из Италии и Франции, чтобы покорить Англию, которая сдалась почти без борьбы. Одной большой битвы хватило. Вильгельм Норманн, или скорее скифский француз, восходит на трон Альфреда. Датчанин и сакс беспомощно пали ему под ноги, и покоренная нация терпит его жестокости, его грабежи, его конфискации, не пытаясь сопротивляться.
Горстка его норманнских аристократов завладела землями, богатствами, почестями, поместьями королевства и сохраняет их до сего часа. И это справедливо; столь благородная раса, как норманнские рыцари, была создана, чтобы быть господами. Саксы сразу же опустились до уровня крепостных, торговцев и слуг, с которого они так и не поднялись; с тех пор Англия делится на норманнскую аристократию, на чью долю приходится вся земля и саксонский народ, которому остается весь труд; сокрушенные окончательными завоевателями, они опустились на дно королевства.
Судьба ирландцев была иной; пятьсот лет они сражались за независимость с норманнами, и их вожди не опустились и не стали, как саксы в Англии, париями королевства, но и по сей день сохраняют свои аристократические притязания. О’Конноры, О’Брайаны, О’Нейлы, Каванахи, О’Доннелы не уступят ни одной семье Европы в благородстве крови и почестях предков. Браки с норманнскими лордами породили расу нормандских ирландцев – возможно, лучших представителей европейской аристократии – с Джеральдинами во главе, любящих Ирландию, тех, кем Ирландия может гордиться.
Сотня лет прошла после норманнского завоевания Англии. Три норманнских короля царствовали и умерли, но так и не предприняли попытки завоевать Ирландию; ни один норманнский рыцарь не ступал на ирландскую землю.
История их прихода начинается с семейной драмы, похожей на ту, что Гомер две тысячи лет назад превратил в эпос. Прекрасная и вероломная женщина, королевская дочь, бежала от своего мужа в объятия любовника [121]. Вся Ирландия возмущена этим. Короли собираются на совещание и объявляют месть коронованному соблазнителю, Дермоту, королю Лейнстера.
Он объединяется с датчанами Дублина, ненавидимыми его соотечественниками, – это единственные союзники, которых он может найти в нужде. Состоится битва, в которой Дермот терпит поражение, его замок Фернс сожжен, королевство у него отобрано, а сам он торжественно низложен союзными королями и изгнан за моря. Родерик [122], король всей Ирландии, – неумолимый верховный судья. Он возвращает провинившуюся жену ее мужу, но муж считает ниже своего достоинства принять ее, и она удаляется в монастырь, где искупает свое преступление и гибель своей страны сорока годами покаяния. Все, что известно о ее дальнейшей жизни, – ее добрые дела. Она построила женский монастырь в Клонмакнойсе; она пожертвовала золотой потир алтарю Девы Марии и покров для девяти алтарей; более о Дерворгилле, Елене нашей Илиады, ничего не известно.
Дермот, ее любовник, отправился в Англию в поисках тех, кто помог бы ему вернуть его королевство – Лейнстер. Через год он возвращается с отрядом валлийских наемников и идет на Дублин, но вновь терпит поражение от союзных королей и вынужден заплатить сто унций золота О’Рурку из Бреффни «за ущерб, который он причинил ему касательно его жены», и отдать в заложники королю Родерику своего единственного сына. Но, ведя переговоры с ирландскими королями, Дермот втайне просил о помощи англичан, и не без успеха.
Памятен 1170 год, когда прославленный Стронгбоу, Гилберт де Клэр, граф Пемброк [123], со своими норманнскими рыцарями высадился в Уэксфорде, чтобы помочь изгнанному королю; и когда Дермот приветствовал своих знаменитых союзников, он не думал, что его рукой
…Изумруды Закатной ЗемлиУвенчали главу чужестранца!
Сделка с чужеземцами была скреплена кровью его сына. Как только король Родерик услышал о высадке норманнов, он тут же приказал казнить королевича из рода Каванах, заложника короля Дермота; и с этого времени рок тяготел над мужскими наследниками линии Дермота, столь же неминуемый, как рок дома Атридов.
У Дермота оставалась единственная дочь. Он предложил ее в жены герцогу Пембрукскому, с целым королевством Лейнстер в приданое, чтобы он помог ему отомстить. После великой битвы с датчанами, из которой норманны вышли победителями, в Уотерфорде была сыграна свадьба.
И Ева смотрит так печальноВкруг поля бранного в свой день венчальный,С судьбой своей обручена. [124]
Нам ничего не известно о красоте невесты или о том, на каком языке сватался к ней норманнский рыцарь; мы только знаем, что Ева, королева Лейнстера по своему праву и графиня Пембрукская, в силу брака может числить среди своих потомков теперешнюю королеву Англии. О женихе Камбриец сообщает нам, что он был «румяный, веснушчатый, сероглазый, с женоподобным лицом, тихим голосом, короткой шеей, но высокого роста, склонный к добрым словам и кротким речам».
Тот же автор описывает Дермота, которого он видел своими глазами: «Высокий рослый человек, с большим и крупным телом, доблестный и отважный воин; из-за того, что он часто кричал «ату» на охоте, его голос был хриплым. Он предпочитал, чтобы его боялись, а не любили. Грубый и щедрый, ненавидящий чужаков, он был против всех – и все против него».