я поднимаюсь, Улла немедленно принимается за комбикорм, потом приподнимает голову и исподлобья смотрит мне вслед.
Переступив порог дома, я слышу, как хнычет Фрёйя. Сахарница перевернута, сахар рассыпан по всему столу, в мойке гора немытой посуды. Фрёйя сидит на руках у Тронда Хенрика. Майкен не видно; скорее всего, она в своей комнате. Когда мы перебрались сюда, Майкен захотела занять комнату, оклеенную розовыми обоями, она была самой просторной и продуваемой, но я тогда об этом не знала, стоял май, так что ей досталась розовая спальня.
Тронд Хенрик ставит Фрёйю на пол, но она взвизгивает, и он снова берет ее на руки. И Фрёйя завывает, повторяя одно слово — «мама». Когда Майкен остается у Гейра, чутье мне подсказывает, что у нее все хорошо, но когда с нами Фрёйя, я всем телом ощущаю, насколько ей не хватает мамы, бесконечное жизненно важное чувство, которое Тронд Хенрик никоим образом не может ей компенсировать, и я тоже не могу. Иногда, на какое-то время, Фрёйя забывает, как она несчастна, но рано или поздно всегда вспоминает.
— Ты заболела, Фрёйя? — спрашиваю я, но она не отвечает, и Тронд Хенрик все усложняет, отвернувшись вместе с ней.
Я включаю духовку, достаю из холодильника замороженную пиццу и снимаю упаковку. Я вспоминаю о наших с Трондом Хенриком первых выходных, проведенных здесь без детей. Мы занимались любовью на сеновале. От тюков с сеном в воздухе стояла такая пыль, что в какой-то момент стало трудно дышать. Но там было красиво, и свет, проникавший в сарай через щели в досках, ложился ровными полосами на лицо Тронда Хенрика. Я помню его длинные густые ресницы. Только мы вдвоем — восторг и наслаждение. Тогда до меня начало доходить, насколько Тронд Хенрик раним, и мне так захотелось позаботиться о нем, сделать так, чтобы ему было хорошо, и это испугало меня. И еще чувство, что в этом доме я попала в ловушку, ловушку из моих собственных идей и моего собственного наивного рвения. Если я сдамся, всего этого не будет: если ты сдаешься — теряешь все навсегда.
Но на следующее утро я почувствовала себя счастливой, я проснулась и разбудила Тронда Хенрика, мы лежали рядом, дремали и снова просыпались, а когда на часах было одиннадцать, я надела халат и поплелась в кухню, чтобы сварить кофе и отнести его в постель Тронду Хенрику. Я обожала эту кухню до безумия: полки со специями и старые навесные шкафы с раздвижными дверцами, банки с притертыми крышками, жестяные коробки из-под печенья, кухонные стулья с зарубками и стершейся краской. Свет за окном был туманным, словно в сказке, он искрился в капельках росы на лужайках, я слышала, как протяжно мычит корова на соседнем дворе.
Фрёйя играет на приставке, Майкен заперлась в своей комнате, Тронд Хенрик сидит на диване с ноутбуком на коленях, обкусанные края пиццы остались лежать на столе, один кусок упал на пол. Во время обеда за столом царило молчание, Майкен одна съела практически всю пиццу.
— Майкен больше не хочет здесь жить, — говорю я. — Она хочет больше времени проводить только со мной. Она не хочет так долго добираться до школы.
Тронд Хенрик прикрывает глаза и откидывает голову назад.
— И у нас с тобой тоже что-то разладилось, — продолжаю я.
Он сидит плотно сжав губы, жилы на шее вздулись. Словно у него что-то болит. Я уже поняла, что Тронд Хенрик никогда не соберется и не скажет: «А теперь послушайте меня», или «Посмотрите на меня», или «Теперь мы все успокоимся», или «Постарайся объяснить, я попробую понять». Я помню, что Гейр повторял что-то подобное постоянно, и я совершила переход от плохого к худшему.
Тронд Хенрик поднимает глаза на меня и говорит холодным сдержанным тоном:
— Да. После того как я встретил тебя, стало только хуже. С тех пор я не смог написать ни одного стоящего предложения.
Я выплескиваю на него всю свою обиду:
— Это только доказывает, что твоя писанина тебе дороже меня!
Тронд Хенрик просто смотрит на меня. Он не произносит ни слова, ноутбук, который он отложил на стол, возвращается на колени. А я думала, что будет по-другому?
Я размышляю о той чуткости, эмоциональном интеллекте и нежности — обо всем, что Тронд Хенрик тратит на свои стихи, пытается вложить в роман, словно ничего из этого не остается живым людям в реальном мире.
— Ничто человеческое мне не чуждо, — сказал он однажды, подняв взгляд от клавиатуры компьютера.
Но это не так.
— Я и сама считаю, что жить здесь ужасно, — говорю я.
И тут я вижу на лестнице Майкен, длиннющая челка падает на лицо.
Одна рука лежит на перилах, второй она опирается о стену, взгляд устремлен на меня — поза триумфатора, только победа — пиррова. Затем она резко разворачивается и взбегает по лестнице. Прямо сейчас рушится мир Майкен, с оглушительным треском, теперь ей негде жить, единственный вариант — Гейр, ну а мне теперь уже нечего терять.
И все, что копилось во мне, прорывается наружу, выплескивается жестоким штормом, все — сомнение и неуверенность, все, что за последний год оказалось на обеих чашах весов или даже больше, все рушится с единственной стороны: я больше не могу выносить этого. Не могу выносить Тронда Хенрика, жизнь, которой он живет, его подавленность и уныние, то, что он абсолютно неспособен думать о ком-то, кроме как о самом себе, принимать то, как он воспитывает дочь. Все, не могу больше. Мне нужен не только хороший любовник, но и собеседник. Я хочу чувствовать, что мы вместе — единое целое, хочу ощущать, что имею дело со зрелым человеком. Я ощущаю четкую и контролируемую связь между тем, что происходит внутри меня, и тем, что я говорю.
Над огородом или за ним мигает свет, не знаю, где это — на дороге или на небесах. Тронд Хенрик произносит одну-единственную фразу: «Тогда ты можешь просто отсюда уехать».
Я слышу какой-то тонкий звук в ухе, челюсти сжаты точно тиски. Я цепляюсь руками за перила на каждой ступени, поднимаюсь в ванную и бросаю вещи в косметичку, глядя на свое отражение в зеркале и читая в нем вопрос: вот теперь у меня же нет выбора? Точно нет?
Потом я открываю дверь в розовую спальню Майкен, на полу валяется одежда, пластилиновые фигурки и рисунки. Она сидит за письменным столом и безжалостно давит в ладонях цветные куски пластилина, смешивая их в безликую серую массу. Я замечаю