Читать интересную книгу Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера - Герхард Менцель

Многое можно зачесть в пользу Жан-Поля за то, что он всегда внушал немцам надежду на мир и духовную свободу. Жаль, что она всегда была тщетной.

35

ГЕРОИЧЕСКАЯ СМЕРТЬ

Когда в 1813 году волна национального восторга затопила всю Германию, она захватила и Жан-Поля. Сохраняя дистанцию по отношению к прусской военной партии, он все же выступил на ее стороне. Но это нельзя расценить просто как попытку приспособиться к новому соотношению сил.

Не при поражении Наполеона, а уже при вступлении его в Россию Жан-Поль отвратил «от него свой взор». Когда мнимый миротворец обернулся грабителем, борьба против него становится той освободительной борьбой, которую противник войны Жан-Поль признает справедливой. Статью, о которой здесь пойдет речь, он написал до того, как исход войны был решен. И Пруссия, ведущая войну, — это уже не старая Пруссия, а реформированная (хотя и покорившаяся наполеоновскому принуждению, но лишь наполовину). Сам Жан-Поль никогда не считал свою позицию оппортунистической: журнальные статьи, написанные во времена Наполеона, он после его падения издал без изменений, снабдив их лишь легкими извинениями в примечаниях. Правда, он не постеснялся после победы обращаться ко всем победителям с просьбой о пенсии, которую свергнутый Primas Рейнского союза больше не в состоянии выплачивать.

Упомянутая статья — мелочь, заслуживающая внимания историков литературы только как лишнее доказательство, что ни один автор не может достичь своей цели, если он вынужден при этом совершать насилие над собой. Но когда Жан-Поля неумеренно славят как противника войны, об этом досадном факте нельзя умолчать. Ибо Жан-Поль воспевает в этой статье героическую смерть. Проповеднику мира такая статья подходит мало или, точнее, подходит лишь отчасти: «Красота смерти в расцвете жизни и сон о поле боя». Характерно, что Жан-Поль включил ее не в собрание политических статей («Политические проповеди на великий пост в страстную неделю Германии», 1816), а в третий том всякой всячины «Осенняя Блюмина», появившийся лишь в 1820 году. Здесь тоже нет речи о ненависти к французам или мести. Враг вообще не упоминается. (Таким образом, сочинение это может иметь интернациональное применение.) Как небо от земли, оно далеко от патриотического садизма Клейста или бодро-веселой бесчеловечной словесности лютцовцев (добровольческого корпуса интеллигенции в черных мундирах с черепами — тоже традиция!). Чтобы отчетливо показать это, процитируем здесь все еще восславляемого, но, к счастью, мало читаемого Теодора Кёрнера, причем стихотворение, написанное в те же дни, что и статья Рихтера.

ПЕСНЬ ОБ ОТМЩЕНИИ

Вперед, вперед! — на грохот барабана!Вперед! На грома весть!К немецким кулачищам неустанноВзывает злая месть!

Вперед, вперед, в остервенелый танец!На саламандру — в бой!Рази ее, коли ее, повстанец,Яд и кинжал с тобой!

Народные права? Мы их не знаем.Мы как в аду живемПрава осквернены собачьим лаем,Предательством и злом!

Убийцы мерзкие, за око — око!Нам клятву не забытьИ, помня братьев преданных жестоко,Кровь, как водицу, пить!

А ежели враги, визжа и бредя,К пощаде призовут, —Не поддавайся чувству милосердья,Верши суровый суд!

Немецкой кровью станет враг постылыйБахвалиться — вранье!Они не сыновья отчизны милой,А дьяволы ее.

О, счастье — саламандру-негодяяСвоей рукой рассечь,Чтобы мозги, из раны вытекая,Марали темный меч!

О, радость, от победы молодецкой,Когда враги во мглеСкулят, — копытом конским на немецкойРаздавлены земле!

Нам в помощь Бог! Гори угрозой адуЗвезды взошедшей свет!За трупом труп — мы возведем громаду,Которой выше нет.

Потом сожжем их! — и, напрягши силы,Развеем над землей,Чтобы не лег в немецкие могилыПрах падали чужой!

Перевод Т. Бек

Здесь дало себе волю упоение ненавистью и местью, особенно в Пруссии, которую Наполеон в наибольшей степени унизил и разграбил. Возможно, эти плохие стихи понадобились, чтобы подстегнуть прусских солдат; но потом их следовало сразу забыть. Однако этого не произошло. В результате дальнейшего развития Германии традицией стало не упоение свободой, которое воодушевило бы народ, а дурной вкус, жестокость и опасное соединение пруссачества и национализма — соединение, уже тогда отдававшее привкусом расизма.

Жан-Поль, который, как и многие другие, временно тоже поддался иллюзии, будто за свободу народа и национальное единство можно бороться под русскими, австрийскими и прусскими знаменами, выполнил свой патриотический долг на другой лад. Котте, в чьем «Дамском календаре» на 1814 год впервые появилась его статья, он неоднократно указывал на то, что она носит характер утешения. И в самом деле, в статье есть налет патетической напыщенности, свойственной извещениям о смерти, — она вошла тогда в моду и помогала потом во всех немецких войнах, вплоть до последней, золотить боль осиротевшей семьи. Если верить прусским газетам того времени, люди умирали «за отечество, немецкую свободу, национальную честь и нашего возлюбленного короля». После этого говорилось, например: «Столь ранняя утрата тяжка. Но нас утешает сознание, что и мы смогли отдать сына во имя великой святой цели. Мы глубоко чувствуем необходимость таких жертв». Жан-Поль однажды тоже составил для одной знакомой подобное извещение о смерти, завершающееся такими словами: «Мне не нужно соболезнования, ибо он умер смертью, достойной и его самого, и его отечества, и великой войны за свободу, а в моем сердце он не умрет никогда».

Даже для чуждых ему целей автор может воспользоваться лишь тем, чем он обладает. И Жан-Полю, коль скоро он взялся прославлять героическую смерть, тоже приходится вносить нечто свое. Вот он и славит юность как самое прекрасное, высокое, драгоценное время жизни: это время первой дружбы, первой любви, первых занятий науками, политического оптимизма, надежд на будущее, идеалов, мечтании; кажется, будто он говорит о себе, о времени, поэзия которого будет частично питать еще и произведения, созданные им в старости. Но затем он перескакивает к навязанному самому себе мироощущению, задается вопросом: «Разве это не прекрасно и не легко… умереть в такие лета?» И разве «такая смерть не самая прекрасная»?

Поразителен сам вопрос, но еще более поразителен ответ. Он гласит: «Нет, в пору расцвета бывает смерть еще более прекрасная — смерть юноши на поле боя». И он описывает смерть так: «Отец, мать, взгляните на вашего сына в миг гибели: ему еще неведома та дрожь бессилия, которую порождает тяжелая лихорадка в застенках жизни; он покидает ближних, исполненный радости, надежды и силы; ему не грозит та смерть, которая уносит бесцветных и пресыщенных людей; словно навстречу солнцу, устремляется он в пламя кровавой битвы; в сердце его — смелость, он готов пройти сквозь ад, высокие надежды осеняют его своими крылами, огненная буря чести и братства подхватывает его и несет на своих волнах; перед глазами — враг, в сердце — отечество; гибель врагов, гибель друзей — все вдохновляет его на смерть, и бурлящие гибельные потоки затопляют грозный мир туманом, и сиянием, и радугами. И все великое в человеке — долг, родина, свобода, слава — вздымается в божественном блеске в его груди, как в Зале богов — Валгалле. И вот последняя на этой земле рана, как птица, слетает ему на грудь; испытал ли он боль, уносящую все чувства, если в безмолвном бою не ощущал постоянной боли? Нет, между его смертью и его бессмертием не осталось места для боли. Его пламенная душа слишком велика, чтобы ее могла коснуться даже великая боль; и радостна его последняя стремительная мысль: он пал за отечество».

Но когда он в заключение советует родителям и невестам плакать, но плакать «слезами радостного ощущения человеческого могущества», — даже самый пылкий поклонник Жан-Поля растеряется, если не прочитает дальше то, что следует за тремя звездочками и что в заглавии отделено точкой с запятой: о прекрасной смерти из сна о поле боя.

Сон этот написан по образцу «Речи мертвого Христа»: ужасное видение смерти и уничтожения, которое превращает предыдущее утверждение о красоте героической смерти в фарс, несмотря на просветленный конец сна — на островах почивших героические юноши постоянно пребывают в вечном блаженстве.

На горящей башне в расплавляющийся колокол ежечасно бьет молот, по небу несется красная комета, и некое чудовище ведет сновидца навстречу битве. Дети, играя в солдат, деревянными рождественскими ружьями убивают друг друга наповал. Падает кровавый снег. Катятся повозки, груженные руками и глазами. В одном гробу — пепел целой армии. Муравьи кишат на человеческих скелетах. Томимые жаждой открывают бочки, а из них выползают ядовитые гадюки. И Чудовище сопровождает все это пением Те Deum’a на мотив уличной песенки: «Убийство моя жизнь, Те Deum! Поле битвы — огромный натюрморт, Те Deum! Покорный сброд весь перемрет, Те Deum! И все слезы — слезы радости, Те Deum!»