чаще поручая это дело Павлику. Парень тоже не стремился к общению с ней, поэтому говорил быстро и никогда не смотрел в глаза.
Единственным утешительным моментом были аудиосообщения Лады, которые она прислала Татьяне на следующий день после разговора с Ариной в кабинете.
— Ничосе! — восклицала девушка в мессенджере и в дополнение прислала смайлик с вытаращенными глазами, хватающийся руками за лицо. — Вот это поворот! Кто бы мог подумать, а?
Из динамика телефона раздался веселый смешок.
— Ну, вы с Вадиком отожгли! — продолжала поражаться Лада. — Ты, конечно, Тань затупила не по-детски, нооо… я с матерью не согласна… И, вообще, думаю, все наладится у вас. Не реви там только.
Лада хихикнула. На этом сообщение закончилось. Сразу после пришло следующее:
— И, кстати, у меня днюха будет через пару недель. Я хочу party[1] дома устроить с караоке. Ты, конечно, приглашена. Только мне понадобится твоя помощь. Салаты там нарезать, еду приготовить и все такое. Так что приди заранее. Точные дату и время напишу позже. Отказать нельзя.
Татьяна заулыбалась. На душе посветлело. Лада умела привнести радость в любой, даже самый скверный, день.
Вечеринка в честь Восьмого марта прошла буйно. Уборки было больше, чем обычно. К утру понедельника Татьяна не чувствовала ни рук, ни ног. Она развалилась на сиденье автобуса, положив голову на плечо Адлии, которая сама едва держала спину. Прозвучал перезвон колокольчиков — смс-сообщение. Девушка прочитала его только дома, лежа в постели. Писала Муравьева: «Сегодня в 15:00 по адресу…». Татьяна встрепенулась. Со дня спектакля прошло больше недели, поэтому она подумала, что Муравьева про нее забыла или специально не пригласила, несмотря на обещание. Теперь от души отлегло. Она перевела будильник на пару часов раньше и вмиг заснула.
Ехать пришлось через весь город. На улице заметно распогодилось, хотя по небу еще плавали густые фиолетовые тучи отдельными островами, а за ними прояснялось голубое небо, ослепленное весенним солнцем. Времени, чтобы перемерить весь гардероб, у Татьяны не было, но она старалась выбрать лучшее из того, что попалось первым. Этим оказались желтые брюки из плотного стрейча и синяя шифоновая блузка свободного кроя с обтягивающими рукавами из вискозы. На ноги она надела лакированные ботильоны на изящной танкетке. С макияжем тоже повозилась, но, в итоге, оставила необходимый минимум, потому что все остальное выглядело слишком вульгарно. За время работы в «Дэнсхолле» она настолько привыкла к вечернему напыщенному макияжу, что лицо с нанесением меньшего количества косметики казалось пресным и пустым. Пришлось в этот час заново учиться краситься по-обыденному.
Они встретились с Муравьевой сразу на месте, у недавно построенного многоквартирного дома с синими лоджиями, улетающими в заоблачную высь. На первом этаже здания располагались магазинчики, пекарни и студии, в том числе мозаичная мастерская. На двери прямо на стекле как будто от руки были выведены меловой краской название и режим работы. Татьяна услужливо открыла Муравьевой дверь, и они вошли.
Девушки оказались в небольшом, но просторном холле с серыми полами и стенами, в центре которого стоял белый стол с компьютером и бумагами. Стены украшали малые и средние панно с мозаикой, изображающие абстрактные узоры или этнические орнаменты. Справа от входа стояла открытая металлическая вешалка, большая часть плечиков на которой были уже заняты верхней одеждой разных цветов и фасонов. С другой стороны Татьяна увидела узкую деревянную дверь с табличкой «WC», выложенной мозаикой из натурального камня. За туалетом имелась еще одна дверь, полностью белая, без надписей, которая была плотно закрыта.
Из-за стола к ним навстречу поднялась миловидная девушка с профессиональной улыбкой хостес, спросила имя мастера и предложила раздеться. Муравьева выглядела сногсшибательно в красном обтягивающем платье с белыми воротником и манжетами. Даже без открытого декольте и с закрытыми коленями она излучала в мир сексуальность. Элегантности образу добавляли со вкусом подобранные аксессуары и черные ботильоны на высоком каблуке, а закрученные белые локоны намекали на легкость и кокетливость. Татьяна сразу почувствовала себя замухрышкой на ее фоне.
Муравьева заполнила какой-то бланк и расписалась, после чего девушка проводила их за белую дверь, которая вела по узкому коридору в три комнаты. Первые две, большая и маленькая, представляли собой залы для занятий мозаикой, а третья, противоположная входу, была помечена как служебное помещение. В большом зале занималась целая группа непоседливых и кричащих детей вместе с двумя женщинами, а маленький оказался свободен. Татьяна с Муравьевой зашли туда. Девушка предупредила, что мастер опаздывает, но будет с минуты на минуту.
Зал по кругу обставили стеллажами с материалами, инструментами и недоделанными работами. В центре в форме большой одноногой скамьи, наподобие средневековой, стоял деревянный стол, тоже заваленный разными ящиками, коробками, камнями, канцелярией и другой, видимо необходимой для создания мозаики, мелочевкой.
Помимо мелких работ, разбросанных по всем горизонтальным поверхностям, будь то стол, стеллаж или пол, в зале стояли или лежали и большие полотна. Стоячие, казалось, уже были готовы, а лежачие — находились в процессе. Татьяна сразу узнала в них почерк Вадима. Все работы были разные и выполнены в разных техниках, но она почему-то не сомневалась, что все их сделал он. Она не могла это объяснить, потому что не разбиралась ни в мозаике, ни в живописи, ни в искусстве, в целом, но по разным деталям определяла руку мастера. В глаза бросались смелая яркость цветов, его любимые оттенки синего и желтого, манера укладки тессеров, независимо от их материала, виртуозная небрежность линий, изысканная неаккуратность теней и другие мелкие детали. Муравьева с интересом разглядывала картины.
— Проникновенно, да? — сказала она, глядя в керамическое лицо плачущей девочки, которую художник изобразил сидящей на песочной дюне на фоне почти кислотно-голубого неба и абсолютной пустоты.
Девочка плакала без слез, как будто солнце их тут же сжигало. Она сидела на попе, широко разложив ноги, а кисти рук зарыла в песок перед собой. Рот раскрылся в беззвучном крике. Глаза жмурились. От картины веяло жаром и скорбью. Татьяна кивнула.
— Так и хочется зарыться ему в душу и бесконечно исследовать ее изнутри, — озвучила Муравьева сокровенное желание Татьяны.
От этого Татьяне стало не по себе. Она посмотрела на отрешенную девушку, словно пытающуюся взглядом стереть с мозаики верхние слои и найти под ними потайные смыслы, заложенные художником. В этот момент в зал вошел Вадим. Сначала он улыбался, но когда увидел Татьяну, резко принял негативное выражение.
— Опять она? — с претензией произнес он, переведя на Муравьеву раздраженный взгляд. — Давно ты свахой заделалась?
Татьянино лицо