голова просто взорвётся от мыслей, догадок, треволнений, недомолвок, попыток понять, что происходит. Даже ноющая боль разбитого сердца отошла на второй план, словно подёрнулась белёсой дымкой обстоятельств.
«Она любит его… У них будет ребёнок… Я вновь оказалась лишней…»
Задремать удалось лишь под утро, да и то ненадолго. Стоило Жене провалиться в сон, как перед глазами вновь начал полыхать огонь, языки пламени лизали её ступни и примерялись к одежде. Она кричала, звала на помощь, но в том аду, в который она попала, не было больше ни души. Вероятно, это был её персональный ад.
Женю растолкала испуганная медсестра:
– Мадам, мадам, проснитесь! Всё хорошо, вы в больнице, это просто кошмар!
Когда она ушла, Женя села и потянулась за бутылкой воды, что стояла на тумбочке. Пересохшие губы потрескались, а пострадавший локоть противно ныл.
«Похоже, металась во сне…»
Она вздохнула и встала, чтобы поправить сбившуюся простынь. Наволочка подушки была влажной, так что Женя просто перевернула её, улеглась обратно в кровать и уставилась в окно, где медленно розовело небо.
С утра зашла другая медсестра, справилась о самочувствии и записала данные в свой планшет. Затем прямо в палату принесли завтрак в индивидуальном контейнере. Женя вяло поковыряла вилкой омлет. Следующим в дверной проём вплыл букет нежно-розовых тюльпанов, зажатый в антрацитовой ладони. Мсье де Гиз сегодня не улыбался.
– Здравствуй, Эжени. Как себя чувствуешь?
Эти заурядные, казалось бы, слова болезненно кольнули:
«Ни рыбка моя, ни птичка, ни блошка, ни вошка… просто Эжени».
– Спасибо, уже лучше, – также дежурно ответила она, прижимая к груди простынь.
На лице Фабриса читалась жалость, а не то безусловное сочувствие, что испытывают к человеку, попавшему в больницу. Кроме того, ощущалось что-то ещё, какой-то незримый укор или порицание.
– Мне жаль, что всё так вышло, – он положил букет на тумбочку, а потом ладонью провёл по своей голове, поскрёб в затылке, будто не знал куда деть руки. Вздохнул. – Тебе следовало сразу сказать о проблемах. – Слова давались ему с трудом. – Мы бы могли что-то предпринять. Не доводить…
Он замолчал.
– Мне тоже жаль, – тихо отозвалась Женя.
– Поправляйся.
Фабрис кивнул не то ей, не то сам себе и вышел за дверь. И сразу так погано стало у Жени на душе, будто это она во всём виновата.
«Это же просто стечение обстоятельств. Всё навалилось, наслоилось одно на другое. Сначала Элен, потом Моник… Интересно, а ведьминские знаки над моей дверью кто из них нарисовал? Хотя, не важно уже. А мсье де Гиз… Я должна хоть как-то объясниться перед ним, он всегда был ко мне добр. И сатанисты! Их ведь и правда найти нужно! Если первую пентаграмму действительно начертила не Моник, то… Нужно предупредить Фабриса!»
Женя сунула ноги в больничные тапки и, накинув на плечи халат, что висел на спинке кровати, выскочила в коридор.
Больница Экс-ан-Прованса значительно отличалась от Пятой Самарской инфекционной, где Женя однажды навещала дядю Костю, слёгшего с острой фолликулярной ангиной. Не было той давящей тоскливой атмосферы, порождаемой то ли унылым голубым цветом крашеных стен, то ли не менее унылыми выражениями лиц медперсонала. Здесь высокие окна радовали глаз уже привычной расстекловкой «в клеточку», вдоль всего коридора висели позитивные воздушные пейзажи, а на подоконниках цвели многочисленные орхидеи.
«Не больница, а оранжерея!»
За пределами палаты оказалось довольно оживлённо: сотрудники отличались от пациентов не только серо-синей униформой, но и торопливой походкой, из-за чего казалось, что врачи постоянно куда-то опаздывают. Больные же, напротив, медленно прогуливались вдоль стены или замирали у окон, любуясь цветами и ведя неспешные беседы друг с другом.
Женя отыскала глазами широкую спину Фабриса в конце коридора и поспешила к нему.
– Мсье де…
«…Гиз» – закончила она про себя, уставившись на ещё одну спину. Широкий разворот его плеч обтягивал больничный халат, такой же, как и у неё.
Смутное воспоминание всколыхнулось в сознании. Женя будто наяву вновь ощутила как её, обмякшую и безвольную, он поднимает на руки и куда-то несёт. Вокруг всё затянуто дымом и едким, удушливым запахом. С громким хлопком взрывается очередная банка…
«Почему он тоже в больнице? Он что, пострадал при пожаре?!»
Женя замедлилась и наконец остановилась, не дойдя несколько шагов до коллег.
– Эдуар? – позвала она неуверенно, забыв, что планировала поговорить с начальником о сатанистах. Моник стояла напротив мсье Роше, лицом к Жене, и, конечно, сразу заметила её приближение. Её взгляд наполнился тревогой, но француженка быстро совладала с собой. Она стрельнула глазами в Эдуара, словно проверяя его реакцию, а затем вновь посмотрела на Женю и выдавила неуверенную улыбку:
– Эжени, тебе лучше?
– Да, – кивнула она, снова упёршись взглядом между лопаток Эдуара, так и не повернувшегося к ней.
Теперь она остро ощущала исходившее от него недовольство. Спина словно окаменела, а пальцы рук, до того свободно скрещенных на груди, застыли, сминая ткань на рукавах. В воздухе разлилось напряжение.
– Может стоит вернуться в палату? – предложил ей мсье де Гиз.
– К тебе скоро зайдёт доктор для осмотра. Эжени, не стоит заставлять врачей бегать за тобой по всей больнице. – поддержала Фабриса Моник. И с нажимом добавила: – Иди в палату.
Не успела Женя что-либо ответить, как Эдуар в два шага достиг ближайшей двери и скрылся за ней, плотно затворив. Не хлопнул об косяк, а закрыл аккуратно и бесшумно. Но Женя каким-то образом почувствовала его кипящую злость.
«Вот и всё…» – промелькнуло у неё в голове.
Зябко обхватив себя руками, Женя побрела в палату, не не успела войти, как её окликнули:
– Эжени Арно? – голос был жёсткий, твёрдый. Да и вопрос был задан так, словно вопрошающий был уверен, что перед ним та, кто ему нужна.
– Это я, – вяло кивнула она мужчине невысокого роста.
Наверное, он был даже ниже неё. Впрочем, это отлично компенсировалось шириной плеч. Крепко сбитый, плотный – на нём даже форменная рубашка голубого тона с нашивками сидела внатяг, обрисовывая рельеф грудных мышц.
– Энзо Салазар. Национальная полиция Франции, – отчеканил он. – Мадам Арно, разрешите задать вам несколько вопросов?
«А можно не разрешать?»
Женя присела на край своей койки, безвольно опустив ладони на колени. Внутренние противоречия достигли апогея ещё там, в коридоре, вместе с закрывшейся вслед за Эдуаром дверью. Он сделал выбор, остаётся лишь пожелать ему счастья… С ней, с Моник.
Промозглая стужа душила изнутри, и больше всего сейчас хотелось забиться в угол кровати, отвернуться к стене, укрыться больничной простынёй с головой и забыться в мире снов, пусть и страшных, жутких. Она была бы даже рада