имел огромное. Промыслову звонили по вертушке, когда очень нужна была квартира. А поскольку узнать фамилию нуждающегося писателя Михалков не успел, то в телефонном разговоре незримо участвовал еще и Ильин. Рыбаков иронически описывает происходящее:
«Михалков (набирает номер):
– Владимир Фёдорович? Михалков приветствует. Здравствуйте. (Прикрывает трубку ладонью.) Что просить?
Ильин:
– Квартиру… Коротун…
Михалков (в трубку):
– Я насчет квартиры товарищу Коротуну… Сколько можно, Владимир Фёдорович, просим, просим, пишем, пишем… Что? (Прикрывает ладонью трубку.) Когда обращались?
Ильин:
– Два года назад… Персональный пенсионер.
Михалков (в трубку):
– Два года пишем… Ну, как можно? Старый член партии, персональный пенсионер, а ведь работает, прекрасный писатель… Крепкий мужик… А как же, я его знаю лично, наш золотой фонд… Спасибо, Владимир Фёдорович, спасибо. Что? (Прикрывает ладонью трубку.) Как имя-отчество?
Ильин:
– Галина Васильевна.
Михалков (в трубку):
– Галина Васильевна… Нет, нет, вы не ослышались. Повторяю: Галина Васильевна.
Ильин:
– Коротун.
Михалков:
– Галина Васильевна Коротун, взяли на заметочку, Владимир Фёдорович? Спасибо, дорогой, доброго здоровья»{473}.
Получилась даже небольшая пьеса, скетч. «И ничего, сходили такие “опечатки”, свои ведь люди, чего там!» – добавляет Анатолий Рыбаков. И самое главное, что пользу такие звонки приносили очевидную, ибо в противном случае квартиру тот или иной заслуженный писатель мог прождать еще очень долго (и не важно, женщина это или мужчина). Такова была система.
Сергей Михалков помог с обменом квартиры критику Анатолию Смелянскому. Горьковский театровед давно собирался переехать в Москву, еще с начала 1970-х годов. Но сделать это можно было только двумя путями: женившись на москвичке или получив разрешение Министерства культуры РСФСР. Он пошел по второму, оказавшемуся еще более тернистым, пути. Не видать бы Анатолию Смелянскому Москвы, если бы не помощь Сергея Михалкова, депутата и лауреата. Он подмахнул письмо в Моссовет, чего было вполне достаточно. В 1975 году Смелянский стал заведовать литчастью Театра Советской армии. И уже вместе с Михалковым в его квартире в доме 28/35 на улице Чайковского (ныне Новинский бульвар) они обсуждали постановку в главном армейском театре СССР пьесы «Эхо», по поводу чего драматург сострил: «Чем хуже пьеса, тем лучше пресса!»
Анатолий Смелянский отдает должное Сергею Михалкову, которому он как-то пытался напомнить эту обычную житейскую историю о своем обмене, но поэт никак не мог вспомнить ее и вообще взять в толк, о чем идет речь: «Он подписывал ходатайства широко, щедро, часто сопровождая подпись ненормативной лексикой. Чертыхался, но подписывал. Таким образом, может быть, талантливый советский поэт благородного происхождения компенсировал некоторые неудобства своей официальной жизни. В далекой юности он принял решение служить новой власти и служил ей добросовестно, без всякого душевного раздвоения»{474}.
Конечно, Михалков помогал не всем. По крайней мере, однажды он ответил отказом. Юрий Петрович Любимов в телевизионном интервью рассказывал о своем звонке Сергею Владимировичу: нужно было пристроить в хорошую больницу захворавшего драматурга Николая Робертовича Эрдмана. «Я тебе не п-п-поликлиника!» – ответил Михалков и положил трубку. Вероятно, это был не самый лучший период взаимоотношений режиссера и поэта. Хотя, в знаменитом любимовском «расписном» кабинете на Таганке автор гимна СССР бывал не раз…
С неимоверными трудностями смогла получить жилье в Москве поэтесса Инна Лиснянская. Родилась она в Баку в 1928 году, там же вышел ее первый сборник стихов. А в 1961-м Инна Львовна поступила на двухгодичные Высшие литературные курсы (ВЛК) при Литературном институте, получив комнату в студенческом общежитии на улице Руставели. Вскоре к Лиснянской приехали муж с дочкой, но жить с ней, пусть даже в отдельной комнате, они не имели права: «Через две недели комендант общежития, бывший вохровец, потребовал, чтобы моя семья съехала. Да и в какую школу столицы приняли бы Лену, чьи родители не имеют постоянной московской прописки? Прописка была у меня одной и то временная. Пришлось на месяц отдать дочь в интернат… и подыскивать что-нибудь в Подмосковье. Место нашлось во Внукове, мы забрали Леночку из интерната, определили во внуковскую школу». Жила семья поэтессы на ее «очень даже приличную стипендию», кроме того, иногда случались «гонорары», а также выступления от Всесоюзного бюро пропаганды художественной литературы «в какой-нибудь дыре, например, в библиотечках при парках»{475}.
В это же время на Высших литературных курсах учился и Виктор Астафьев, подтверждающий, что стипендия была большой, он даже подкармливал семью: «Учась на ВЛК, живя в хороших условиях, бывая в театрах, на концертах… покупая в магазине из продуктов все, чего душа пожелает, я чувствовал себя несколько смущенно, и хотя отправлял посылки с продуктами на Урал, все же угрызения совести терзали меня»{476}.
А у Лиснянской семья была рядом. И все было бы неплохо, если бы Инну Львовну не исключили из Союза писателей и не выгнали с курсов за «бытовое разложение», а на самом деле по банальному доносу, за куплеты про Хрущёва:
С миру по нитке и по свинье, —
Едет Никитка по стране…
Чешет он пузо, морщит он лоб, —
Растет кукуруза вокруг хрущоб.
Да и куплеты эти сочинила не она, а литературовед Аркадий Белинков. И было это в Доме творчества в Малеевке, правда, при свидетелях. Добрейший души человек, Белинков записал частушку, подарив ее Лиснянской (в 1968 году он поедет в Венгрию, откуда уже не вернется).
Затем Лиснянскую все же восстановили в рядах Союза писателей. Но прописки и жилья по-прежнему не было: «Как назло, тогда в Москве было самое жесткое прописочное ужесточение. Даже моя мама и отчим, переехавшие с разросшейся семьей на Новослободскую, не имели права меня прописать, так как у них не было лишних семи метров, которые требовались в обязательном порядке для прописки пусть и ближайшего родственника. К тому же меня сбил с толку мой тогдашний друг, наивный Юра Левитанский, сказавший, что на кооперативную жилплощадь не прописывают, иначе бы он дал такое разрешение. Он, видно, как и я, не ведал, что в кооперативную квартиру – могут прописать. Поэтому к знакомым писателям, живущим в кооперативных домах, я уже не обращалась. А у остальных не было лишних метров, а у кого были, тех я не знала»{477}.
Семь метров жилой площади, о которых пишет Лиснянская, полагалось каждому советскому человеку. Это была обязательная норма для прописки и основание для того, чтобы встать на очередь. Если в семье из двух человек в квартире жилой площадью 15 квадратных метров рождался ребенок, возникало право на улучшение жилищных условий. Или вступай в кооператив. По этому пути и отправилась Инна Лиснянская: «Только в начале 65-го – не без помощи хлопот и моей мамы – мне, бакинке… дали разрешение на подмосковную прописку в каком-нибудь уже готовом или почти готовом кооперативном доме»{478}. Такой