мужчины, прижимающая к своей груди, как самое бесценное сокровище, портфель. Важно обведя палату взглядом, он, ничуть не поменяв надменного выражения лица, прошёл к свободной кровати. Старательно разгладив складки на примятой постели он, наконец, устроился и, натянув на нос очки, достал из портфеля увесистую рукопись. Заговорить никто не решался.
Оживление в палату вернулось, когда медсестра Марина принесла полдник. Удивительно, как горячее какао и вполне съедобный кекс могут взбодрить тех, кто ещё пару минут назад, каждый уйдя в свои мысли, молча готовился встретить или не встретить завтрашний день.
— А добавку? Можно мне добавку? Я вон какой большой, — клянчил у Марины Павлуша.
— Возьми мой, — предложил ему Санёк, даже не взглянув на положенную на его тумбочку еду.
— Мариночка, всё вы в трудах ради нас, — приговаривал Марк. — Вы не забывайте, мы вас ждём, когда окончится ваша смена?
Захару же вдруг подумалось, как смешно, вот они сейчас едят, пьют, а зачем? Каждый из них знает, что сегодня-завтра должен умереть.
— До смерти ещё надо дожить, — как будто читая его мысли, чавкая кексом, произнёс Павлуша.
— Товарищи, можно вести себя как-то потише, — раздался голос последнего прибывшего. — Я, к вашему сведению, даже последние часы пытаюсь провести с пользой, я работаю.
Все умолкли.
— Что ж вам, жизни не хватило, милейший, чтобы выполнить всё задуманное? — спросил, наконец нового постояльца Марк.
— Представьте себе, хватило, — ответил тот. — А теперь я тружусь над мемуарами. Мне есть что рассказать тем, кто будет жить после меня, я должен оставить свои записи потомкам.
Захару стало любопытно, и он, как сидящий ближе всего к новому постояльцу, заглянул в его рукопись.
— Вы это серьёзно? — прочитав пару строк, спросил Захар. — «Я лёг… Нам принесли полдник, на полдник были кекс и какао…» Вы думаете, кому-то будет интересно это читать? Вы вообще кто?
— Я учёный, доктор физико-математических наук, профессор, действительный член академии…
— Зачётно, — присвистнул Сашка.
— С этим всё ясно, — согласился Захар. — Ваших заслуг не оспариваю. Наверняка, ваши научные труды, опубликованы и известны в определённых кругах. Но о вашей жизни кто будет читать? Кому нужны ваши предсмертные записки?
— Вы не понимаете, — возмутился Профессор, — а мои ученики? Они должны знать, как прошли последние часы моей жизни.
— В заботах о том, сколько выпито глотков какао? Вы шутите? Какой в этом интерес?
— Как вы можете так рассуждать? Я великий человек, каждая минута моей жизни бесценна. Я могу совершить какое-нибудь открытие…
— Но ведь не совершаете. Лежите здесь с нами и поедаете полдник…
— Ваши труды ещё тоже надо бы почитать, — заметил Санёк. — А то может и там нет ничего примечательного.
— Молодой человек, что вы себе позволяете! У меня достаточное количество учеников вашего возраста и никто из них не решается вести себя со мною подобным образом, — негодовал Профессор. — Мои труды всеми признаны. Я встречался с академиком Симоновым, получил премию, вот, здесь всё записано…
— Позвольте, любезный, — вмешался в разговор Марк. — Мы не оспариваем ваши заслуги в основной вашей деятельности, тут мы невежды, оценить их не сможем. Речь идёт о том, каков ваш личный жизненный итог. По-моему, последние часы жизни достойны того, чтобы поделиться с учениками своими мыслями, опытом, а не записывать каждое своё действие. Если вся ваша рукопись состоит из подобных безделиц, то грош ей цена.
— Вы, вы просто не понимаете, с кем разговариваете… Вы невежды… — пыхтел Профессор. — В моей жизни важно всё.
— Хорошо, а где сейчас эти ваши потомки? Где ваши дети?
— У меня нет детей, только ученики…
— Хорошо, где они? Следят онлайн за вашей кончиной? Почему вы умираете здесь, с нами, невеждами, а не в компании преданных вам последователей?
— А, и правда, — снова раздался голос Санька. — Вон мэр хотя бы не считает нашу компанию плохой.
Профессор насупился и обиженно надул губы.
— Дорогой наш, — обратился к профессору Марк. — Обидеть вас мы не хотели, но сами подумайте, скоро каждому из нас предстоит отправиться в мир иной. Последние часы жизни — возможность оценить прожитую жизнь, пусть не исправить, но осознать, подвести итог. Вот о чём вам следовало писать, уберечь ваших учеников от совершённых вами ошибок…
— Позвольте, у меня не было никаких ошибок! — возмутился Профессор.
— Перед смертью всё предельно ясно, — не замечая этого возгласа, продолжал Марк. — Вот взять меня, я знаю, что грешен, люблю женщин. Много разбитых судеб, много бед им причинил. Не мог я остановиться на одной. Знаю, что нельзя так, что плохо, сам мучаюсь, но такова природа. Пробовал остановиться, измениться, но не смог себя перебороть… Признаю, что из-за этого и умираю раньше прочих, и рая мне не видать…
— Это ваши проблемы, мне они не интересны, — оборвал речь Марка Григорьевича Профессор.
— А вы не мешайте человеку, — вступился Павлуша. — Пусть говорит, мы все имеем права высказаться в такой час. Покаяться, хотя бы вот друг перед другом.
— А что тут говорить, — продолжил Марк. — Я уже всё сказал, да вы и сами всё понимаете. Прелюбодеяние — вот в чём каюсь…
— А я вот обжора, — как будто переняв эстафету, подхватил Павлуша. — Всегда был таким, сколько себя помню. С детства полюбил вкусно поесть, благо мама этому была только рада. Хороший аппетит у ребёнка — признак здоровья, а когда вырос, то уже как тут совладеть с собою. Теперь уже тело стало диктовать свои условия. Есть хочется постоянно, двигаться тяжело. Нет, я бы занялся собою, похудел, но зачем? И толстым быть тяжело, и худеть не понятно для чего.
Профессор хмыкнул.
— Имейте уважение, — шепнул ему Захар.
— Нет, хорошо, конечно, когда у тебя есть какой-нибудь талант, — продолжал Павлуша, давно отставив в сторону свою сумку с припасами. — Тогда и в жизни есть смысл, а вот если нет никакого таланта, никакой способности…
— А я такую способность в себе и не искал, — раздался голос Санька и все с удивлением заметили, что он отложил свой смартфон. — Знаете, как меня называли родители? Идеальный потребитель… В детстве — мультики, игры в юношестве, а потом и это всё надоело. Осталось только желание просто прокручивать ленту новостей, потребляя всю сваливающуюся туда информацию. Затягивает… А если каяться, то только в том, что за всю жизнь ни разу не решился что-нибудь сам создать. Не возникло такого желания… Хотя, может, надо было его самому в себе найти, попробовать. Но было лень. Да, пожалуй, мой главный грех — лень. Ничего мне не охота…
Все посмотрели на Профессора, ожидая от того реплики осуждения, но даже тот, уткнувшись в свои рукописи молчал.
— Эй, Профессор, слышите,