Читать интересную книгу 22 июня, или Когда началась Великая Отечественная война - Марк Солонин

Пророческие слова. Глубоко верные. История России раньше такого не знала. И таких «кадров», которые могли бы ежедневно выгружать опухших от голода детей в голую степь, в старые времена, в старой России еще надо было поискать. К сожалению, ни автор письма, ни его адресат не дожили до июня 41-го и поэтому не увидели, как повели себя эти «закаленные кадры» перед лицом вооруженного неприятеля. А до этого, в условиях «мирной передышки» (которая для простого народа оказалась гораздо страшнее империалистической войны) новая элита «пролетарского государства» не столько закалялась, сколько — говоря языком сталеваров — отпускалась.

«Вышла я замуж в июне 1929 г... Сказочная жизнь, сказочная... Квартира на Манежной площади, напротив Кремля. Шесть комнат... Я ездила за обедами... Везли в судках — не остывало, это же близко от Кремля, а машине нашей — везде зеленый свет... Обеды были вкусные, повара прекрасные, девять человек были сыты этими обедами на двоих... К обедам давалось всегда полкило масла и полкило черной икры... Вместе с обедом можно было взять гастрономию, сладости, спиртное... Водка красная, желтая, белая. В графинчиках... Чудные отбивные...» [130, с. 154]

Это воспоминания жены. Жены почти что даже и не начальника — всего лишь сына бывшего члена Политбюро, к тому времени уже опального Каменева. Кремлевские отбивные, как сочную метафору своей будущей судьбы, он ел в узком домашнем кругу. Действующие начальники «морально разлагались» коллективно и с большим блеском.

«Роскошный зал клуба был погружен в полумрак. Большой вращающийся шар, подвешенный к потолку, разбрасывал по залу массу зайчиков, создавая иллюзию падающего снега. Мужчины в мундирах и смокингах и дамы в длинных вечерних платьях или опереточных костюмах кружились в танце под звуки джаза. На многих женщинах были маски и чрезвычайно живописные костюмы, взятые напрокат из гардеробной Большого театра. Столы ломились от шампанского, ликеров и водки... Какой-то полковник погранвойск кричал в пьяном экстазе: «Вот это жизнь, ребята/ Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство/»

Так знаменитый чекист-невозвращенец Орлов (Фельдбин) описывает бал в клубе НКВД, имевший место быть в 1936 году. Скажем честно — товарищ Сталин в костюмах из Большого театра не плясал, да и счастливое «детство» своих полковников видел несколько по-другому. Так, 3 февраля 1938 г. Политбюро приняло очередное постановление, в котором отмечалось, что «ряд арестованных заговорщиков (Рудзутак, Розенгольц, Антипов, Межлаук, Карахан, Ягода и др.) понастроили себе грандиозные дачи-дворцы в 15—20 комнат, где они роскошествовали и тратили народные деньги, демонстрируя этим свое полное бытовое разложение и перерождение».

Увы, борьба Сталина с разложенцами и перерожденцами по результативности соответствовала попыткам вытащить себя из болота, потянув за собственные волосы. Если не дачи, не дворцы и не водку, то что же другое мог он предложить своим подельникам? Мечта о мировой революции уехала вместе с Троцким, ну а предложить поднявшимся «из грязи в князи» бывшим деревенским люмпенам идею всеобщего равенства и братства не мог себе позволить даже сам Хозяин. Ему только и оставалось, что стрелять одних «красных бояр» для острастки других. Много лет спустя уцелевшие дети и внуки репрессированных начальников стихами и прозой внушили легковерным потомкам мысль о том, что пик большевистского террора пришелся на 37-й год, а главные жертвы Большой Резни — наркомы и командармы. Если бы...

В 1937—1938 годах органами НКВД было арестовано 1 345 тыс. человек, из них 681 тыс. расстреляны, 115 тыс. погибли под пытками во время «следствия» или умерли в тюрьмах и лагерях. Где же было набрать столько наркомов, большевиков «ленинской гвардии» и чекистов «школы Дзержинского»? Кстати, в органах госбезопасности с октября 1936 по август 1938 г. за «контрреволюционные преступления» было арестовано всего 1862 сотрудника. Вероятно, мы не сильно ошибемся, если предположим, что на одного «верного ленинца» пришлось сто невинно загубленных крестьян, рабочих, инженеров, врачей... Но мир устроен так, что даже сто тысяч колхозников не смогут привлечь к трагедии своей семьи столько общественного внимания, сколько привлечет один наследник члена Политбюро.

К началу 1939 г. отстрел руководящих работников резко пошел на убыль, а вот репрессии против «подлинных хозяев своей страны» шли по нарастающей. Рекордным по числу осужденных стал 1940 год — 2300 тысяч человек, причем в тот год 57% всех находящихся в ГУЛАГе имели сроки менее 5 лет, а «политические», т.е. осужденные по знаменитой ленинской статье 58 УК, составляли лишь 25—30% от общего числа репрессированных. Руководствуясь нормальной человеческой логикой, можно было бы предположить, что остальные 70% были уголовниками. Но это не так. Разумеется, были и уголовники, но основную массу узников ГУЛАГа составляли люди, которые стали жертвами криминальных методов руководства, узаконенных сталинской бандой. Сажали за 30-минутное опоздание к станку, за сломанное по неопытности (или из-за нереальных норм выработки) сверло, за порванную на испытаниях гусеницу нового танка, за то, что родился в «освобожденной» Восточной Польше или Бессарабии, за то, что дальний зарубежный родственник прислал сдуру почтовую открытку, за невыполнение обязательного минимума трудодней....

И почему же «простые советские люди» должны были разом забыть о всех насилиях, бесчинствах, безумствах большевистского режима? Только потому, что параграф про «нарушения социалистической законности» нашего с вами учебника закончился, а начавшаяся на рассвете воскресного дня новая (третья за два года война) будет описана в другом параграфе, да еще и под названием «отечественная», и не простая, а Великая? Почему мы все еще воспринимаем как сенсационное открытие материалы следственных дел репрессированных в годы войны советских генералов, почти в каждом из которых — донос о том, как в разговорах за рюмкой чая офицеры «клеветнически утверждали, что бойцы и командиры Красной Армии в боях стойкости не проявляют и не заинтересованы в войне, так как до войны, будучи рабочими и колхозниками, жили плохо» [124].

Накануне войны, в январе 1941 г. в лагерях ГУЛАГа содержалось 1930 тыс. осужденных, еще 462 тыс. человек находилось в тюрьмах, на «спецпоселении» насчитывалось более 1200 тыс. Итого: 3,6 миллиона. Ну а общий итог предвоенной «семилетки» — 6 миллионов, побывавших за решеткой в период с 1934 по 1941 год [129]. Далеко не каждая европейская страна имела взрослое население такой численности. Об этом и песня была написана: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».

Кстати, о песнях. Прервем на время тяжелый разговор о невообразимых ужасах и вспомним про песни и кино.

Не ждали

Читателю, который в послевоенные годы родился и жил на улице Мира, рядом с клубом «Мир», в доме, увешанном плакатами «Миру — мир», под льющуюся из репродуктора песню «Хотят ли русские войны?», очень трудно поверить в то, что было время, когда в Советском Союзе в ходу были совсем другие песни.

Судороги военного психоза сотрясали советское общество с первых дней его существования. «Мы разжигаем пожар мировой» — такими словами начиналась строевая песня, в припеве которой утверждалось, что «от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней».

«Необходимо поставить работу высших штабов так, чтобы Красная Армия могла выполнить свои задачи на любом операционном направлении и любом участке возможного грядущего фронта. Границы же этого фронта в ближайшую очередь определяются пределами всего материка Старого Света» — вот так излагал весной 1921 г. военную доктрину Красной Армии М.В. Фрунзе, будущий начальник Главного штаба РККА и Председатель Реввоенсовета СССР [133]. Действующий председатель Реввоенсовета республики (Л .Д. Троцкий) в это время разрабатывал план похода 40-тысячного конного корпуса через Афганистан, Пенджаб и Бенгалию к берегам Индийского океана [134].

Бодливой корове бог рогов не дает. В 20-е годы Красной Армии пришлось самоограничиться одними только воинственными песнями. В начале 30-х годов, когда Сталину позарез нужна была западная технология для возрождения военной промышленности, даже и песни такого плана были временно отменены. Но когда Европа, не без влияния ловких интриг кремлевского диктатора, стала погружаться в пучину Большой Войны, кровожадная риторика снова заполнила все поры жизни.

Войну воспевали, о ней мечтали — в стихах и прозе.

«Под Кенигсбергом на рассвете / мы будем ранены с тобой...» Эти строки К. Симонов писал в то самое время, когда с Германией поддерживались нормальные дипломатические и хозяйственные связи, а у Советского Союза даже общей границы с Восточной Пруссией (центром которой является Кенигсберг) еще не было! Самая, наверное, общеизвестная книжка предвоенных лет, повесть А. Гайдара «Тимур и его команда», начиналась такими словами: «Вот уже три месяца, как командир бронедивизиона полковник Александров не был дома. Вероятно, он был на фронте». Время действия повести — лето, начало школьных каникул. Год — или 1939-й, или 1940-й (по ходу действия комсомольцы отмечают годовщину боев на Хасане). Никакого «фронта» этим летом не было. На Халхин-Гол бронепоезд, которым командует «полковник Александров», попасть никак не мог. Рельсов там нету. Но так сильно было у детского писателя предвкушение близкой войны, что он придумал этот вожделенный «фронт»...