Граф посмотрел и сказал:
– Клянусь божьим зобом, Даттам, это ваш больной гость, Бредшо. И сдается мне, что это не к добру. Потому что он не кажется мне человеком разумным и удачливым, и, как бы он, помимо этого замечательно шитого седла, не попросил у вас за проповедника еще чего-нибудь.
* * *
Бредшо ехал три часа один в густом горном лесу, потом нагнал общинника. На спутнике была кроличья шапка, плащ с роговой пряжкой, за пояс заткнута секира, а на плечах – лук и колчан со стрелами. Он также ехал на суд к Серединному Океану и был очень неразговорчив. Потом пристали еще трое на лошадях и с оружием.
За поворотом дороги показалась маленькая часовня Варайорта, из которой вышел жрец с девятью глазами на шапке. Волосы у него были заткнуты за пояс.
Охотник Каани, тот, что был в кроличьей шапке, вытащил из переметной сумы кроличью шкурку и отдал ее жрецу.
Тот взял и сказал:
– Не одна, небось, шкурка-то.
Каани ответил:
– Совсем пустые стоят силки.
Тогда жрец подошел к лошади и сам стал рыться в переметной суме и вытащил еще много добра.
– Дожадничаешься с богом, – сказал жрец. – А бог воздаст сторицей.
– Мне сторицей с Варайорта не надо, – сказал Каани. – Мне хватит двух ишевиков с Даттама.
Тут Бредшо подъехал ближе и спросил:
– А с меня трех ишевиков достаточно?
Каани согласился. Бредшо уплатил за три шкурки и подарил их богу.
Охотник ехал молча, потом сказал:
– Какой же грех – обмануть обманщика? Горы делал – шапку украл, потом штраф в Небесной Управе платил глупым серебром взамен настоящего.
Каани был, конечно, прав. Если человек верит в Варайорта, то на нем греха никогда не будет, потому что нет греха в том, чтобы делать, как бог.
Поехали дальше. Бредшо глядел по сторонам: лес в ущелье, палые листья совершенно покрыли черную жирную землю, на скале беззаботно блестит хромистый железняк. Зажиточная земля, и свобода общинная, первозданная, богом сбереженная и от государей, и от королей, и от графов – но не от Даттама.
Спутник Бредшо заметил на ветке белку-ратуфу и подстрелил ее. Стрела попала точно в глаз, так что шкурка не была испорчена, и Каани подумал, что плохо стрелять в людей и хорошо стрелять в животных: потому что за убитого зверя получаешь деньги, а за убитого человека приходится платить.
Поднял белку, повесил лук через плечо и сказал, обращаясь к Бредшо:
– Спасибо тебе за золото, потому что этот лук очень хорошо стреляет. И мне вряд ли хватит денег, чтобы после сегодняшнего заплатить виру за всех, за кого ее придется платить.
Бредшо спросил:
– А как ты думаешь, чем кончится божий суд?
Тот ответил:
– Не стоит верить всем слухам, которые распускают. Однако сдается мне, что не все, кто отправился на остров, вернется с него, чтобы рассказать о сегодняшнем дне.
Бредшо поглядел на охотника и подумал: «Эх, где же вы были неделю назад?» Хотя не ему, конечно, было на это сетовать.
– Да, – сказал один из спутников. – Давно все к этому шло, и чему быть, того не миновать. Сдается мне, многие женщины будут плакать после сегодняшнего дня, а для мужчин найдется занятие подостойней.
– Значит, – сказал Бредшо, – свободные люди не побоятся драться против графов и колдунов?
– Я, – сказал охотник, – буду драться за того, за кого будет драться Латто Голошейка. И хотя я еще точно не знаю, на чьей он стороне, по-моему, он будет драться за Даттама.
– Так, – сказал Бредшо, – а за свободу ты драться не будешь?
Каани возмутился про себя, потому что свобода была вещью увлекательной, но убыточной, как охота на людей. За то, чтобы не ходить в ополчение, Каани каждый год отдавал пять соболей. Столько же – за то, чтобы не ходить на суд. За неявку на сегодняшнее собрание, однако, назначили тройную виру, и притом Латто Голошейка велел собираться всем своим людям. Притом, будь община под графом, ее бы никто не трогал, а так каждый год устраивали засады и грабили.
Охотник Каани всего этого, конечно, не сказал, но все-таки сказал достаточно.
– Так что же, – спросил Бредшо, – если посад потеряет свободу, так никто об этом и не пожалеет?
Каани хлестнул лошадь и сказал:
– За других не скажу, а я не пожалею.
Выехали из леса, миновали рудники, стали спускаться к озеру. Тут страшно ухнуло, налетел вихрь, в небе закружились золотые мечи, всадников побросало на землю.
Путники повскакивали на ноги, и увидели, что озеро мелеет.
– Клянусь варайортовым брюхом, – сказал охотник Каани, – если бы озеро осталось цело, – многие бы получили сегодня отметины на память. А так, может быть, все обойдется.
А Бредшо встал, отряхнулся, оправил на поясе меч и сказал:
– Я гляжу, господин Даттам неплохо разбирается что к чему в здешних местах, и не стоит посторонним соваться в чужие дела.
В этом он, конечно, был прав.
* * *
Когда вода уже схлынула, Даттам и граф подошли к желтой катальпе. На Даттаме был паллий, затканный золотыми листьями, и накидка из птичьих перьев, а на графе красный лакированный панцирь и боевой кафтан, расшитый узором из рысиных пастей и ушей. На поясе у графа был меч Белый Бок, украшенный золотой и серебряной насечкой, который подарил ему Даттам. У Даттама тоже был меч, однако под накидкой было не видно, как он украшен. С ними были люди, и среди прочих – Бредшо. Бредшо ничего не говорил.
Под желтой катальпой на скамье закона сидел Шамми Одноглазый. Он был самым умным человеком из тех, кто не может предвидеть будущее, потому что никто не мог отвести ему глаза. Он был тройным судьей и человеком влиятельным. Рядом сидел его брат, служитель Варайорта, и еще несколько уважаемых людей, а слева и справа стоял народ.
Шамми сидел, весь обсыпанный желтыми цветами, потому что он все это время не двигался.
– Ну что же, – спросил Даттам, – кончим ли дело миром?
– Назовите ваши условия, – сказал Шамми.
Тогда Даттам оперся, как полагается, на резной посох для тяжбы, и сказал, обращаясь к народу:
– Я так думаю, – сказал Даттам, – что не стоит спорить, Варайорту или Шакунику должны принадлежать рудники, а надо записать, что это – один и тот же бог. Надо отдать рудники в лен графу, чтобы тот охранял и судил, а собственность каждого должна остаться неприкосновенной. И еще я думаю, что тот, кто с этим не согласен, хочет не общего блага, а жадничает из-за судебных сборов и прочих выгод.
Тогда Шамми Одноглазый встряхнулся так, что все цветы слетели на землю, и сказал:
– Сдается мне, что многие захотят узнать: было ли чудо или чуда не было.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});