– Где проповедник? – спросил вполголоса Бредшо.
– Какой проповедник?
– Белый ключник. Которого вы хотели повесить.
Даттам поднял брови.
– Я подарил его вам.
– Его нет в моей горнице.
– Помилуйте, неужели вы думаете, он останется лишний миг под одним кровом со мной или с вами, или с любым, кто не целует его богу х…, которого у него нет? Здесь в замке половина слуг живут в рассказанном им сне, – вывели куда-нибудь и даже деньги на дорогу дали.
Бредшо усмехнулся. Если проповедник сбежал, то по крайней мере Даттаму не будет на ком выместить свою злость.
– Перед побегом он мне кое-что сказал, Даттам. Цена серебра в империи втрое ниже, чем здесь. И, насколько я понимаю, слова контракта о продаже по «существующей средней цене» означают для меня убыток в несколько сотен тысяч ишевиков.
– Подайте-ка мне вот того каплуна, Бредшо, – сказал Даттам, и, когда Бредшо в некотором ошеломлении протянул ему блюдо, философски заметил:
– Ну, ведь рано или поздно вам это кто-нибудь бы да сказал.
И углубился в каплунью ножку.
Бредшо вскочил.
– Господин Сайлас!
Бредшо обернулся. За его спиной стояла хорошенькая девица, кажется, дочка хозяина замка, и протягивала ему изрядный, оправленный в серебро рог.
Бредшо принял кубок и поклонился. Этого не стоило делать. Черное нехорошее облако заволокло глаза, от поклона неожиданно закружилась голова, заплясала зала; Бредшо выронил кубок и стал падать, теряя сознание.
Очнулся он тут же на руках у Даттама: тот подхватил его и сам понес в горницу. Было жарко и душно: дочь графа явилась с мазями и настойками.
Даттам долго сидел с раненым все время, пока женщины промывали раздувшуюся рану, держал его руку, пока графская дочка поила раненого горькой зеленой настойкой. Он ушел лишь тогда, когда Бредшо закрыл глаза и ровно задышал. Когда все покинули горницу, Бредшо с трудом сполз с перин, сделал себе укол пентамиоцетрина, и тут же уснул.
* * *
Когда Бредшо уснул, Даттам спустился в каменный мешок, где сидели пленники, похожие на кульки с тряпьем. В камере ничего не было, кроме стола с тушечницей и бумагой, да двух табуретов. Табуреты были трехногие, как почти всегда все табуреты королевства, потому что на неровном полу трехногие устойчивее. А в империи трехногими остались лишь треножники. Из стены торчали балки фундамента. По полу бегали очень большие крысы, – это пробудило опять самые неприятные воспоминания.
Третьим слева у столба стоял висел Белый Ключник, – люди Даттама подкараулили его, когда он высунулся из горницы спящего Бредшо, накинули на голову мешок и уволокли.
– Я знал, что ты придешь, – сказал проповедник, – ведь мы не докончили спор о свободе и боге.
– А ты хочешь его докончить? – усмехнулся Даттам.
– Да. Истинная свобода воли, вероятно, – не выбор между богами, а выбор между мирами. Есть актуальный мир настоящего и есть бесконечное множество потенциальных миров будущего. И существование этого бесконечного множества потенциальных миров требует существования бога, владеющего не кусочком мира, а всей совокупностью миров и времен. Именно из идеи свободы воли вытекает идея всемогущества бога.
Даттам устроился поудобней на табурете и спросил:
– Кто тебя сюда послал?
Но пленник молчал, и остальные молчали. Тогда Даттам распорядился подвесить их к потолочной балке и пытать, пока не признаются. Сначала толку было мало. Потом, однако, Ключник рассказал, что, да, в Золотом Улье убили не его, а его брата. Он узнал об этом, молился и услышал, что бог приведет Марбода Кукушонка к нему, а уж дальше все зависит от его выбора.
Но он, видимо, выбрал неправильно, потому что Кукушонок как был без души, вроде Даттама, так и остался. Когда он это понял, им овладело такое отчаяние, что он решил вернуться в горы, которые покинул шесть лет назад, и там отшельничать. Шел быстро, и, хотя ушел из столицы на три дня позже, обогнал караван почти на неделю.
Писец в углу уронил тушечницу и долго боялся поднять ее из-за крыс, а Даттам тем временем спросил:
– Значит, Марбод Кукушонок жив? И в ту ночь не лазил на корабль, а был на вашей сходке?
– Арфарра, наверное, это знает, – сказал писец.
– Помолчи, – заметил Даттам.
Даттаму хотелось, чтобы кто-то из пленников признался в связях с Арфаррой, или с экономом Шавией, или прямо с людьми Парчового Старца из империи, – но как он ни старался, ничего у него не вышло.
Ключник, правда, признался, что хотел встретиться с экономом Шавией, но поглядел издали, и не стал:
– Слова у него, может, и славные, а душа какая-то поганая.
– Шпион он, – усмехнулся Даттам, – шпион государыни Касии. А про душу его мне ничего неизвестно.
* * *
Когда Бредшо проснулся, был уже ранний вечер.
Бредшо с трудом встал и выглянул в треугольное окно. Солнце заливало серединный двор. Десяток дворовых не по-братски делились остатками утренней трапезы. Две толстых бабы катили из мшаника пивную бочку. Брехали псы, где-то кудахтали куры и пофыркивали лошади. На надвратной башне сидела стайка ржаных корольков. Корольки смотрели на родовой вяз посередине двора, с золотой цепью вокруг ствола и пестрыми лентами на ветвях и одобрительно попискивали. С нижней ветки вяза свисали пять одинаковых серых свертков. Бредшо скрипнул зубами и пошел разыскивать Даттама.
Торговца нигде не было. Во влажной и душной оранжерее он нашел Шавию, храмового управляющего. Тот неспешно посыпал песком исписанный лист, раскланялся и сказал, что Даттам уехал на охоту с графом.
– А как вы себя чувствуете, господин Бредшо?
– Как я могу себя чувствовать? Даттам подарил мне проповедника, а сам выкрал его и повесил, нарушив слово.
– В самом деле, – изумился Шавия, – однако он сказал, что вы отдарили его проповедником в обмен на штуку харайнского шелка и золотую попону для седла.
У Бредшо потемнело в глазах.
– Что?!
– Все сочли, что это очень выгодный обмен, господин Бредшо, а бедняжка граф очень огорчился, ибо давно предлагал за попону любимую наложницу.
Бредшо как был, так и сел на землю оранжереи, закрыв лицо руками.
– О, боже мой! Какой мерзавец! Зачем он это сделал?
– Господин Даттам хотел повесить человека. Еще не было такого, чтобы господин Даттам хотел повесить человека и этого не сделал.
Пестрые герберы кивали головами в распаренном воздухе. Живот старого вейца то поднимался, то опадал, как у ящерки на солнышке.
– А вы? – отчаянно закричал Бредшо, – это вы мне посоветовали эту дурацкую сделку с серебром! Впрочем, это не имеет значения по сравнению с виселицей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});