— Ну, зраве будте, гости дорогие! Уж и не чаяли вас на этом свете повидать! — улыбаясь, пробасил вож и по родскому обычаю троекратно обнялся со всеми.
— А ну, роды, осадите! — рявкнул на соплеменников, сдерживая улыбку, воевода: — Им щас не до вас, вона, на ногах еле стоят. Шык, тащи своих в баньку, очищать тела да души, а потом уж и за стол!
Долго, о-очень до-о-олго мылись, парились и грелись в жаркой, полной духовитого пара парной путники, отмякая и нутром, и наружью. Скинув в предбанничке одежду, они нырнули в клубившийся теплый полумрак, размахивая выданными стариком-банщиком Сипом вениками. Сам же Сип, закинув в банный очаг несколько поленьев, хотя там и так полыхал целый пожар, деревянным своим посошком брезгливо подцепил вытертые, воняющие козлиные шкуры, что поскидали второпях путники, и зашвырнул их в огонь — не хватало еще, чтобы нашатавшиеся и набродившиеся вдоволь по чужим землям люди занесли в род заразу и мелких телесных тварей. А так Знич сожрет все, без остатка, ему, богу жаркого прирученного огня, только дай!
Святое дело для родов — баня! Ею и больных исцеляют, и усталость снимают, и ворожат в густом, жарком пару. Да чего там, почитай, каждый род на свет этот появился тоже — в бане! Конечно, есть в бане и свой хозяйчик баенник, видится он родам мелким, плюгавым дедулькой. Если с баенником не дружить, может и смертью отплатить за неподчтение банный дед. Поэтому и зарывают под порог каждой отстроенной бани черную курицу, причем не резанную, а задушенную — баенник принимает только такую жертву…
Напаривший, Шык с Луней, а глядя на них, и Зугур с Фарном с гиком вылетели из баньки и нырнули в пушистые, обжигающие сугробы. От их раскрасневшихся тел валил пар, снег вокруг плавился, растекаясь струйками воды — хорошо!
Банька, возле которой валялись в снегу путники, стояла на отшибе, подальше от сторонних глаз, в осиновой рощице, и место это было выбрано не случайно — осина хоть и ломка, не имеет крепости дуба или гибкости сосны, но зато живет в этом серебростволом дереве великая сила, сила лесов, откуда вышли все люди, недаром погань вроде упыря или оборотня надо обязательно осиновым колом проткнуть, чтобы он дух испустил.
— Ох, теперь-то я знаю, отчего вы, роды, такие крепкие — огнем да водой калитесь, как мечи! — проорал подпрыгивающий на снегу Зугур. Вагас, единственный из четверых, не нырнул в сугроб, а приплясывал рядом, и уже начал замерзать на зимнем ветру.
— Чеши назад, грейся! — крикнул ему Шык: — А мы еще поваляемся — уж больно баса велика…
Фарну, в отличии от Зугура, банные дела пришлись очень даже по душе. Он радостно хохотал, закидывая свое мощное, словно из мореного дуба вытесанное тело, снегом, и Шык еле-еле выволок этроса из сугроба — долго все ж нельзя, студа в глубь нутра проникнет, и уже не польза, а вред получиться.
После бани, напившись кваса с давленной клюквой, облачившись в чистое, белое-белое льняное исподние, путники развалились на широких лавках, вяло переговариваясь. Тут прибежал вожев дружинник, позвал всех в дружинный балаган — трапезничать и говорить — вож собирал Совет рода.
Дружинный балаган, длинный, низкий, крытый щепой, напоминал тот сарайчик, в котором Луня и Шык ночевали летом, в самом начале своего пути на восток. Само собой, здешний балаган был много больше, шире и просторнее. Его поставили в Сырых оврагах три лета назад охотники из рода Дикой Кошки сушить звериные шкуры. Ушедшие в овраги роды проконопатили стены балагана, настелили на крышу лапник в несколько слоев, завалили все снегом, и получилось теплое, удобное и просторное жилище, в котором могла поместиться вся вожева дружина разом. Три очага, устроенные очаговым мастером Жигом так, что дым от них не ел глаза, а стелился под потолком и уходил в проруб над дверью, длинные и низкие полати вдоль стен, устланные шкурами — здесь спали дружинники.
Шык, Луня, Зугур и Фарн, краснорожие после бани, одетые в длинные, до пят, тулупы, вошли внутрь, поклонились уже сидящим за длиннющим и широченным столом посреди балаган родским мужам — дружинникам, отцам семей, охотникам, пахарям, мастерам и старейшинам, одним словом, всем тем, кому и положено было присутствовать на Совете рода Влеса. А вожу с воеводой, что восседали во главе стола, под увешанной оружием священной медвежей шкурой, само собой, поклонились первыми.
Первым делом вошедших накормили. Кабаний окорок, жареная птица, квашенные травы и моченые ягоды, караваи жита, мед и взвары в крынках — еда простая, немудрящая, но путникам после многих полуголодных дней скитаний она показалась самой изысканной, самой вкусной и самой обильной из всех трапез, что довелось вкусить на этой земле…
Сидящие в дружинном балагане роды терпеливо ждали, пока побанившиеся путники утолят свой голод — сперва угощение, а уж потом разговор, так гласит свято чтимый родами уклад гостеприимства. Сами пока попивали горьковатый, слегка хмельной медок, варимый из шишек хмеля и зовущийся просто — пивом, вели неспешные беседы, нет-нет да и поглядывая в сторону Шыка — чем обрадует после харчевания многомудрый волхв, о чем расскажет? И так все погано, может, хоть восставшие из мертвых утешат?
Наконец Шык утер вышитым рушником жирные губы, глотнул из кружки взвара и улыбнулся родичам:
— Ну спасибо, братья, ну уважили! Кажись, никогда еще так вкусно и обильно не харчился! Благи дарю вам от всех нас, роды!
Вож отставил в сторону еновушку с пивом, утер усы и сказал:
— Да, видать, не сладко вам пришлось на чужбине, други, коли обычный харч за пировое угощение сошел! Ну, Шык, а теперь повествуй — что да как, нам вести с чужбины сейчас во как нужны!
Шык откашлялся и неспеша начал говорить. Луня, а потом и Зугур по ходу рассказа подсказывали волхву то, о чем он не упомнил, а когда дошла очередь, то пришлось говорить и вагасу — про разорение ахейской деревни, и Луне — про поход за драгоновой смертью.
Мрачнели роды, слыша тяжелые вести, сжимали кулаки, опускали взоры. А когда, уже под конец, поведал Шык о Хорсе и обо всей подноготной, обо всех корнях нынешнего лиха, все зашевелились, послышались гневные голоса, кто-то пристукнул кулаком по столу — родов взяла ярова сила. Эка погань этот Владыка, коли содеял все то страшное, что сейчас твориться в мире, только лишь со скуки и по прихоти своей, и впрямь неразумной!
Шык закончил говорить, хлебнул из кружки и внимательно посмотрел на вожа, словно спрашивая — ну, Бор, что скажешь? Помочь-то ты нам в подготовке похода дальнего поможешь, это ясно, а вот дашь ли людей?
Вож нахмурился, а потом, словно услыхав мысли волхва, негромко сказал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});