— Мне сон снился… Я думал, что снился, я это… выходил…
— Да плевать мне, что тебе там снилось! — рявкнул старший. — Хоть девки голые! Почему черта обережная стерта?
Младший послушник в ответ на это хлопал глазами и молчал. А что сказать? Увидел навьего? Вышел из обережного круга? И потом, пока корчился, собственным задом стер проложенную ножом линию? А подправить даже не подумал?
Велеш ударил наотмашь.
Тамира снесло к шалашу. Парень рухнул спиной на еловые ветки, захлебываясь от боли, не в силах сделать вдох. Старший шагнул к нему, сгреб на груди кожаную верхницу, рывком поставил на ноги и снова врезал, выплевывая слова:
— Это. Встрешниковы. Хляби. Стерев. Черту. Ты. Мог. Убить. Нас. Обоих.
Каждое слово сопровождалось тяжелым ударом. Где-то между Хлябями и Чертой Тамир снова упал, и дорабатывал его Велеш уже ногами. Потом вздернул за волосы, заглядывая в разбитое лицо:
— Был бы я гнидой. Я б тебя не тронул. И вообще промолчал бы. А когда вернулись — рассказал бы все наставнику. Но ему я не скажу. Потому что я — не сволота. А ты теперь до смерти помнить будешь, что ежели разорвал обережный круг из блажи какой, то хоть спящий, хоть Ходящий, хоть живой, хоть подыхающий, хоть кишками наружу — его закроешь. Понял?
Тамир, захлебываясь кровью, кивнул. Только после этого Велеш отошел.
Избитый выученик с трудом сел, пытаясь раздышаться от боли. Несколько раз сплюнул вязкую багрово-красную слюну и осторожно пошатал пальцем один из зубов. Снова сплюнул. Зуб остался лежать на ладони. Тамир потрогал языком рану в десне. Больно.
Хорошо хоть не передний, а то до старости шепелявить…
Да еще и рожа теперь вся перекошена. Пальцами щупаешь — ну чисто тюфяк сырой — неровная, проминается и мокрая от кровищи.
— Ты мне зуб выбил… — сказал парень, с трудом шевеля разбитыми губами.
— А хотел — глаз. Иди, морду умой.
Стоя над ручьем и глядя в желтоватую воду с коричневым илом на дне, Тамир тщетно пытался разглядеть свое лицо. Из ручья смотрело нечто совсем уж страшное — опухшее, с расплывшимся носом и бесформенным окровавленным ртом. Скоро глаза заплывут и вокруг них пролягут черные круги синяков. Хорош.
Но Велеш прав. Будь здесь Донатос, он бы за такую дурость все ребра переломал. Послушник Цитадели засучил рукава и окунул ладони в ледяную воду. В этот миг левую руку от запястья до ключицы пронзило такой болью, что Тамир, не сдержавшись, вскрикнул и повалился на колени.
На его вопль — испуганный и полный страдания — выбежал Велеш.
— Ты чего? — удивился он и, увидев, как Тамир, скорчившись на сыром песке, прижимает к животу локоть, присел рядом. — Дай, погляжу, что там у тебя. Да не ори ты. Я ее тебе не ломал.
Парень осторожно ощупал кончиками пальцев руку от запястья до локтя. Нахмурился.
— Кость целая, даже ушиба нет. Чего орешь?
А Тамир смотрел на свою левую руку расширившимися от ужаса глазами. Сквозь кожу, которая у него, как у всякого колдуна, была очень бледной, просвечивал серый узор. Диковинное переплетение линий проступало через плоть — серебристое, путанное.
Старший выученик проследил за безумным взглядом послушника и спросил:
— Я тебе ум отшиб ненароком?
Парень отрицательно покачал головой. И поднес руку к глазам собеседника:
— Смотри.
— Ну, смотрю. И что?
— Видишь? Жилы серые.
Велеш вздохнул и ответил:
— Знать, сильно я тебе по роже съездил. Умывайся, да пошли есть. Хватит уже дурака валять.
С этими словами он развернулся и ушел, оставив Тамира наедине с лихорадочными мыслями и пылающей, словно от жестокого ожога, рукой.
* * *
Клесх спешился, перекинул поводья через голову лошади и передал их подскочившему выученику из молодших.
— Наставник…
Лесана стояла чуть в стороне и смотрела на него погасшими, но полными затаенного облегчения глазами.
— Отведи его к Нурлисе, затем в мыльню, к лекарям и в трапезную. Покажи Цитадель, объясни все. Потом поговорим. Ступай с ней.
Последнее крефф сказал, обернувшись к своему спутнику — крепкому широкоплечему парню, который как раз покинул седло и теперь стоял на почтительном отдалении. Парень старался выглядеть спокойным, но в темных глазах светились настороженность и испуг.
Лесана окинула новичка быстрым взглядом и кивнула, приглашая идти следом. Он покорно двинулся за ней, однако девушка спиной ощущала его пылающий любопытством взор. Еще бы — девка в портах да без волос. А может, он и не понял, что она — девка? И тут Лесана вспомнила, как ее, Айлишу и Тамира вот так же гулкими коридорами Цитадели Фебр вел на нижние ярусы. Каким чужим и страшным все им казалось! Как жутко разносилось эхо шагов, как давила на плечи холодная громада камня. И они…
От этих воспоминаний болезненно дрогнуло сердце. Они. Их теперь не было. Айлиша сгибла и лежала, приваленная булыжниками, в каменоломнях. Тамир спустился в Подземелья и все реже вспоминал о живых. Она — Лесана — пережила столько всего, что иной раз думала — с ней ли случилось то, что случилось? А Фебр, который вел их этими самыми коридорами… Ей стало так горько, так больно и так тоскливо, что горло сжалось.
Девушка спускалась по крутым ступенькам, а ее спутник, неуверенно озираясь в полумраке, шагал следом.
В царстве Нурлисы было, как всегда, душно и жарко.
— Лесанка? Ты что ли? — проскрипела бабка из своего угла. — Никак новенького привела. Ишь, мордоворот какой! Ну, чего встал? Садись, вон, на скамейку, ножни пойду возьму. Ты заплечник-то свой к печи положи, ишь, вцепился.
Послушница вышла, оставляя парня наедине со старухой. Девушка задыхалась от тоски, ужаса и раздвоенности. Она обучалась в крепости уже две весны, а сейчас вдруг вспомнила себя прошлую. И в тот же миг поняла — той прошлой более нет, и никогда не будет. Как нет более Айлиши, Тамира, Фебра…
Парень вышел из старухиной коморки через пол-оборота, смущенно ощупывая стриженую голову.
— Идем, — сухо сказала Лесана. — Покажу, где у нас мыльни.
Он покорно двинулся следом, чувствуя себя неловким и смешным рядом с этой уверенной деловитой девкой. Казалось, она всю жизнь ходила в портах и распоряжалась парнями. И еще он видел по движению гибкого поджарого тела, что, случись с ней подраться, кабы не пришлось потом собирать в горсть зубы…
А Лесана не знала, о чем он думает, она вела его теми же путями, какими в свое время перепуганных подлетков водил Фебр, немногословно рассказывала, что к чему, и дивилась, неужто и сама была такой же испуганной, жалкой, сробевшей?
* * *
— Никак припожаловал? — сухо сказал Нэд, когда в покой, ярко озаренный светцами, зашел Клесх.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});