– Эй, парни! И что это вы все время смеетесь? Анекдоты небось травите? Неужели вам нечем заняться?
– Наше дело маленькое – пальто бы где-нибудь не забыть… – сказал я.
Абаджиев как будто удивился моей смелости:
– А ты, Любо, за словом в карман не лезешь. Сочини-ка ты лучше стихотворение! Что, можешь? До следующей остановки…
– Идет! Но на какую тему? Распорядись поточнее.
– Напиши оду Петру Танчеву. Смотри, как он гордо шагает. Если соорудить ему чалму из простыни, он станет настоящим арабским шейхом. Особенно с этим его носом…
Все оценили остроумие Ивана новым всплеском неприличного смеха.
В машине наедине с улыбкой шофера, которая сейчас казалась мне ироничной, я решил непременно сочинить эпиграмму, чтобы меня не приняли за труса или, того пуще, за щелкопера. Хотят видеть Танчева с простыней на голове? Легко!
Вот оно, прошу, стихотворение-экспромт:
Все говорили в Пакистане
о шейхе Маджибур Рахмане.
А горделивые Балканы
вскормили шейха Петра Тана —
известного абдурахмана…
Далее глупости нанизывались одна на другую. На следующей “остановке” я уже стал героем всего нашего веселого арьергарда. Иван Абаджиев был удивлен:
– Надо же! Молодец! Напиши-ка ты этот стишок мне на листочке…
Но я показал ему комбинацию из трех пальцев.
Согласно официальной программе, день завершался “интимным ужином”. Я долго думал, что это могло означать. А оказалось, что это всего лишь протокольный реверанс: принимающая сторона оставляла нас в резиденции Тодора Живкова поужинать в своем кругу, давала нам возможность поделиться впечатлениями об увиденном и обсудить официальные переговоры. Мне подумалось, что разговор получится интересным. Тут ведь были революционеры всех поколений, которые почти наверняка смогли бы поставить диагноз социально-экономическим процессам: речь-то шла о загадочном проникновении социализма в арабский мир. Но наша большая делегация не изъявляла желания вести подобные беседы. У меня создалось впечатление, что они опасаются прослушки в резиденции в “интимный” час. И вот в одну из таких тягостных пауз, уже за кофе, Иван Абаджиев вдруг обмолвился:
– Товарищ Живков, попросите-ка Левчева прочесть, что он сегодня написал о нашей делегации. Очень оригинальный стишок.
Ложечка в моей кофейной чашечке звякнула. Меня парализовало. Живков посмотрел на меня испытующе и, вероятно, почувствовал, что дело нечисто.
У него была бесподобная интуиция. Но он не рассчитывал только на нее. Живков соблюдал железный личный режим, не афишируя, впрочем, этого обстоятельства. Почти не употреблял алкоголь. Из кока-колы или чая ему специально смешивали напитки, по цвету схожие с различными видами спиртного, чтобы можно было спокойно поднимать тосты. Меню Живкова было спартанским, по преимуществу постным. Он не курил, но если в компании собирались курящие, то неловко закуривал вместе с ними, чтобы их не смущать. Я услышал, как он негромко произнес:
– Ладно. Прочитай, что ты написал.
– Нет! Ни в коем случае! Товарищ Живков, это была просто глупая игра. Дружеский шарж! И вообще – я его уже не помню!..
– Читай-читай! Не строй из себя черт знает кого! – приказал Иван, сияющий от удовольствия. – Раз товарищ Живков просит, надо читать!
Все смотрели на меня, не понимая, что происходит. Только Петр Младенов и Иван Недев покашливали в кулак. Известно, что полная беспомощность приводит к отчаянной дерзости.
– Ладно! – неожиданно окрысился я на Ивана. – По твоему заказу я его написал, по твоему заказу и прочту! – И глухим, не своим голосом прочел несколько строк. Даже если бы я хотел продолжить, то не смог бы: я потерял способность говорить.
Наступила звенящая тишина. Никто не смел смеяться. Никто не знал, что сказать. Все смотрели на Живкова. А он тоже молчал. Презрительная грустная гримаса застыла на его лице. Потом по нему промелькнуло нечто вроде улыбки. И он спокойно сказал:
– Слушай, Левчев, а что там происходит с Союзом писателей? Ваш Джагаров что-то совсем забылся. Расскажи, что за глупости он устраивает…
Из моих уст прозвучало слабое подобие человеческого голоса:
– Не знаю, товарищ Живков. Ничего не знаю.
Живков засмеялся и обратился к остальным:
– Вы знаете, почему Левчев не хочет говорить? Он боится, что Иван Абаджиев передаст Джагарову наш разговор и с Левчевым будет покончено.
Сейчас уже Иван Абаджиев выронил ложку:
– Чтобы я да сказал Джагарову?! Что вы, товарищ Живков! Никогда!
Живков встал. Пожелал всем нам спокойной ночи. И вышел. После него я вскочил первым, чтобы ретироваться, но Петр Танчев догнал меня в коридоре и схватил за грудки:
– Эй ты, поэтишка! Что ты о себе воображаешь, а?! Дружеский шарж, говоришь?! Уж не думаешь ли ты, что все, что позволительно товарищу Живкову, позволено и тебе?! Я тебя уничтожу! Помяни мое слово! Никому еще не удавалось меня унизить!
Стоило мне только освободиться от Петра Танчева, как на меня налетел Иван Абаджиев:
– Эй, Любо, почему же ты не заступился за Джагара?!.
Я вернулся в номер и заперся на ключ – будто бы кто-то мог войти ко мне ночью и потребовать объяснений. Я решил, что это мой окончательный провал. И на этот раз я уничтожил себя сам.
Утром меня вызвал Живков и сказал:
– Сегодня ты можешь не ехать с нами на водохранилище. Ты же деятель культуры – оставайся в столице и прогуляйся по музеям.
И я отправился в фантастическую мечеть Омейядов. Со мной пошли все технические секретарши и переводчицы, которые тоже остались в Дамаске. На них накинули черные пелерины с капюшоном, потому что женщины не имели права свободно расхаживать по мечети. И очень возможно, что, когда я предстал в окружении этих привидений, правоверные приняли меня за шейха.
Когда начались официальные переговоры, у меня была возможность наблюдать за Тодором Живковым и Хафезом Асадом, которые сидели рядом или друг напротив друга – словно для сравнения. Сейчас история пытается определить их обоих как диктаторов. А им обоим хотелось походить на людей из народа. Они оба были у власти достаточно долго. Один из них вообще все еще у власти. Оба еще живы. Но я наблюдал за ними четверть века назад. Хафез Асад был в бежевом, вроде бы ручной вязки, жилете под пиджаком и походил на сельского учителя. Опыт Тодора Живкова в ведении переговоров был побогаче и имел куда более долгую историю, но он этого не демонстрировал. Он говорил откровенно и успел установить доверительные отношения, которые, возможно, и были его главной политической целью. Потому что БААС представляла собой левую социалистическую партию, которая с удовольствием прилюдно вешала на площадях коммунистов. Генерал Мустафа Тлас, второй человек в Сирии, писал стихи…
Почему XX век нуждался в стольких диктаторах? Причем не только в политике. В искусстве, в моде… Что уж говорить о диктаторах в области научно-технической революции – о телевизоре, компьютере… Демократия пытается доказать, что она – не диктатура большинства. А люди до такой степени прониклись отвращением к власти философских фикций, что добровольно возвращаются к старому хозяину – деньгам. И все это захватывает в круговорот два-три поколения – или всего лишь одну библейскую жизнь.
Случай с “дружеским шаржем” на Петра Танчева рассказан в маленькой книге воспоминаний Петра Младенова. Зачем? Не знаю. Может, ему хотелось вспомнить что-нибудь смешное. А возможно, у него были более серьезные причины всмотреться в наше странное начало, когда мы были прежде всего друзьями.
•
Опять апрель перевалил за середину. Очевидно, это была среда, потому что я сидел в типографии на железном столе, с головы до ног перепачканный типографской краской, и читал какие-то оттиски. Тут прибежала Марийка Луканова – наш неподражаемый редакционный курьер-распорядитель, которая имела привычку записывать абсолютно все, что ей удавалось увидеть или услышать.
– Товарищ Левчев, немедленно в ЦК! Вас вызывает товарищ Живков! Все уже с ног сбились, вас ищут!
Я отправился без промедления. Мое сердце сжималось. Где же я допустил ошибку, черт побери? Этот номер еще не вышел из типографии. А в прошлом – в прошлом-то что было не так?..
На входе в ЦК милиционер почти втолкнул меня в лифт:
– Шевелитесь, товарищ Левчев. Мне тут уже обзвонились – мол, пришли вы или нет!
Ясно! Это не шутка – случилось нечто страшное. Когда я вошел в кабинет секретарши Тодора Живкова, та раскинула руки, чтобы я не миновал ее:
– Давайте же, товарищ Левчев! Мы все телефоны оборвали, и нигде вас нет!
А в кабинете – боже мой! – за столом для заседаний сидело почти все политбюро: Борис Велчев, Станко Тодоров, Пенчо Кубадински…
– Иди уже, Левчев! – И Тодор Живков подхватил меня прямо в дверях. – Тебя просто невозможно найти!..
– Я был в типографии, – промычал я и даже продемонстрировал свои испачканные руки.