— Как я рассеян! — весело воскликнул он. — Выходя, я не взял с собой денег. Великие боги! С пересмотром этого процесса, которым я так занят, я совсем потерял голову...
У входа в помещение, где принимали посетителей, появился нотариус, вышедший из своего кабинета.
— Ave, Присцилл! — сказал чрезвычайно доброжелательным тоном Гонорий, не дожидаясь, пока к нему обратятся. — Я был так легкомыслен, когда собирался к тебе! Мне нужно зарегистрировать акт об освобождении, а я забыл свой кошелек!
— С кем имею честь? — спросил нотариус.
— Ты принимаешь в своей конторе Гонория, адвоката наследника Менезия.
— Я слышал, как ты сказал это, войдя сюда! — заинтересованно подхватил тот. — Так ты знал галла Суллу?
— Конечно! Он был очень уважаемый человек, и я все свои деньги употребил на то, чтобы составить просьбу о пересмотре его дела, эта просьба передана мною вчера в сенат! Я докажу, что он был не виновен, даже если и разорюсь! У меня был лес в Лигурии, который давал много угля. Я продал его на прошлой неделе и нанял шесть судебных следователей. Они проведут новое расследование этого дела...
— Так, по-твоему, Сулла не был виноват, это правда?
Пожимая плечами, Гонорий иронически улыбнулся:
— Можешь ли ты представить себе, как Кастор отравляет Полукса и по подложному завещанию овладевает его богатством? Так вот, именно в это пытаются заставить нас поверить те, кто обвиняет этого офицера, служившего Риму двадцать лет на всех полях сражений... И ни один человек в этом городе не поднялся на защиту памяти двоих добродетельных людей, патриция и галла, преступление которых заключалось лишь в том, что они были верными друзьями и честно служили Риму! Ну ладно! — сказал Гонорий, меняя тон. — Не могу говорить об этом спокойно... Видишь ли, Присцилл, все это очень волнует меня. Я не могу видеть, как этот город мало-помалу попадает в зависимость от самых бесчестных политиков... Ну все! Оставим это... Итак, я тебе должен двести сестерциев за этот акт, — подытожил он, протягивая папирус, который делал Актиноя свободным человеком. — Я принесу тебе всю сумму после полудня.
Нотариус положил свою руку на руку молодого адвоката.
— Не беспокойся об этом, Гонорий. Не надо об этом думать... Мы очень счастливы оказать услугу юристу, не предавшему своего клиента, попавшего в беду... — Он повернулся к клерку: — Лидий! Найди четырех свидетелей и проследи, чтобы этот акт зарегистрировали как можно быстрее! А ты, Гонорий, заходи к нам, когда будешь проходить мимо. Отрадно быть знакомым с таким человеком, как ты. Мы желаем тебе в сенате успеха, достойного тебя!
— Спасибо, Присцилл! Ты — настоящий друг... Vale!
Он вышел из конторы непринужденной походкой. Актиной ждал его, сидя на придорожной тумбе.
— Через час, — сказал ему молодой человек, — тебе здесь выдадут акт об освобождении...
— Спасибо, хозяин, — сказал привратник со слезами на глазах.
Гонорий вынул из своего кармана пятьдесят сестерциев и вложил их в руку вольноотпущенника.
— Возьми это, Актиной, и молись за меня богам. Возвращайся потом в банк, где служащий Симплиций представит тебя своему хозяину Диксио. Он скуп, поэтому проси у него самую маленькую плату. А если я вернусь в Рим и дела мои будут идти хорошо, я разыщу тебя, чтобы взять в свой дом...
Актиной поцеловал руку своему благодетелю, который ушел от него с пустым животом и кошельком. Запах жареных пирожков, доносившийся из харчевен, расположенных вдоль настила для пешеходов, заставлял сжиматься его сердце и желудок.
Он завернул за угол и заметил вывеску меблированных номеров Омитиллы. Ноги сами, по старой привычке, привели его к этому гнусному заведению. Он подошел к входу в дом, где висело объявление о супе с турецким горохом без мяса за один асс и с мясом за три асса. Эти супы, выдаваемые в кредит, долгое время были его каждодневным блюдом, причем он брал суп чаще за один, чем за три асса.
Крутая лестница вела из харчевни к комнатам, расположенным на четырех этажах. На площадке второго этажа у толстой Омитиллы была своя конурка, в которой она сидела, как паук в своей паутине, и все жильцы должны были пройти мимо нее, чтобы попасть к себе в комнату. К тому же люк в полу позволял ей видеть или слышать все, что происходило под ней, в зале, где подавалась еда.
Услышав запах супа с горохом, Гонорий не удержался. Он вошел и сел на деревянную скамейку перед хорошо знакомым керамическим прилавком.
— С мясом! — приказал молодой человек, указывая на глиняную чашку, которую раб, занимающийся приготовлением супов и нечистый на руку, уже собирался наполнить, зачерпнув суп в котелке.
Гонорий получил свою чашку и начал есть. Тут же с потолка раздался голос, который он хорошо знал и который принадлежал толстой содержательнице комнат.
— Смотри-ка! — бросила она. — Гонорий, сын Кэдо...
Послышался смех. Гонорий представил себе, как трясется живот у этой толстой женщины. Он ушел отсюда три месяца назад, бросив ей в лицо три или четыре серебряные монеты, которые представляли собой плату за чердачное помещение за несколько месяцев и за рагу, взятые в кредит.
— Мой друг Гонорий! — вновь тот же голос. — Какая честь для нас! Таких супов, видимо, не готовят на кухнях дворца Менезия, и ты не смог удержаться...
Тяжелые шаги содержательницы сопровождали ее шутки, заскрипели ступеньки лестницы, и вскоре показались толстенные ноги.
Она была весела, накрашена, как мим из театра, и Гонорий заметил на ее полной груди золотое ожерелье, которого раньше не было. Остановившись перед последним маршем лестницы, она осмотрела жалкое одеяние адвоката.
— Ты был так уверен в себе, Гонорий, — бросила она. — Ты поставил на неудачную упряжку...
Она окончательно спустилась, подошла и разместила свое тело на скамейке, напротив молодого адвоката, который ел из чашки суп.
— Когда я узнала, что галл появится на арене, — продолжила она, — то я сказала себе: Гонорий вернется в один из ближайших дней... — Новый раскат смеха сотряс ее грудь. — Тебе повезло! Твоя комната свободна! Тот, кто там жил, сбежал, не уплатив. Ты, по крайней мере, серьезный человек! Ты швырнул деньги мне в лицо, а он совсем ничего мне не бросил! — Она посмотрела на опустевшую чашку. — Ясно, — улыбнулась она, — что ты не обязан платить сразу же... Да и этот суп, я дарю его тебе, как подарок к приходу. Ты видишь, я не сержусь на тебя. Не хочешь ли отдохнуть? У тебя неважный вид. Я провожу тебя в твою комнату.
Она поднималась по лестнице перед ним, ягодицы ее колыхались прямо у него перед носом. Гонорий подумал, что она останется на своем этаже, но она, задыхаясь, продолжала идти, пока не дошла до четвертой площадки, где остановилась перед его бывшей дверью и отодвинула засов.