– Я хочу лучшего, – сказала я, и голос мой вовсе не был мягок. – Я не для того так долго шла и так тяжело трудилась, чтобы получить второсортную жизнь. Я хочу самого лучшего. И если это Лондон, значит, этого я хочу.
В изысканной розовой гостиной повисла тишина.
Джеймс смотрел на меня, словно прощался с давней любимой мечтой.
– Я думал, что самое лучшее для тебя здесь, – тихо произнес он. – Это выбрала бы твоя мать.
Леди Клара со щелчком захлопнула веер, встала на ноги и расправила юбки.
– Ну что ж, – сказала она. – Мне пора, и мы договорились. Сара может приезжать ко мне в гости, пока учится жить в поместье, а я стану давать ей советы относительно одежды, поведения и прочего. Когда вы соберетесь обратно в Лондон, мистер Фортескью, Сара сможет переехать ко мне до начала лондонского сезона. Мои поверенные свяжутся с вами по поводу ее содержания.
Она направилась к выходу, но Джеймс Фортескью не попытался открыть перед ней дверь.
– Ты этого хочешь, Сара? – снова спросил он меня.
Я вспыхнула.
– Бога ради! – воскликнула я. – Разве я только что все не сказала?
Леди Клара постучала веером по руке, легонько щелкнув, и я повернулась к ней.
– Не божись, – сказала она. – Не повышай голос. Не отвечай вопросом на вопрос. А теперь попробуй заново.
Я смотрела на нее, и глаза мои пылали от гнева. На нее, на Джеймса Фортескью, на весь этот мир выборов и решений, в котором не было ничего и никого, кому я могла бы доверять.
Леди Клара взглянула на меня прозрачными голубыми глазами. Она напомнила мне Роберта Гауера и то, как он учил меня своему ремеслу. Я вдруг поняла, что она настояла на своем в разговоре с Джеймсом, не повышая голоса. Манеры господ были оружием, острым, как лезвие отточенного ножа, и таким же твердым. Леди Клара подняла брови, давая понять, что ждет.
Я повернулась к Джеймсу и произнесла без тени тепла в голосе:
– Я хочу поехать в Лондон на сезон. Там мое место, и я хочу быть там.
Леди Клара протянула мне руку, и я пошла проводить ее до кареты.
– Молодец, – сказала она, когда мы вышли в холл. – Ты быстро учишься. Я пришлю Перри с экипажем, он тебя покатает вечером, а завтра приезжай верхом в Холл, я пошлю за портным из Чичестера, пусть с тебя снимут мерки. Перри за тобой заедет.
Она помолчала.
– Думаю, вы с Перри подружитесь, – заключила она.
Потом она села в карету, раскрыла голубой зонтик и уехала.
24
Она была права. Нас с Перри вскоре связала легкая, нетребовательная дружба. Мгновенное расположение, которое я ощутила к нему, когда он заплетающимися ногами подошел ко мне на дороге, ведя за собой хромую лошадь, усилилось, а я этого почти не заметила. Из всех мужчин или мальчишек, каких я знала, с ним было проще всех. Он никогда не дулся, не терял терпения. Я видела его исключительно улыбающимся и счастливым.
Его мать поощряла нашу дружбу. Когда она хотела видеть меня в Хейверинг-Холле, она присылала за мной Перри, а не лакея. Если было поздно и мне пора было ехать домой, она позволяла мне отправиться верхом, если Перри меня сопровождал, не заставляя меня ехать в экипаже. Когда она учила меня делать реверанс в ответ на поклон мужчины, напротив меня, прижав руку к сердцу, стоял Перри.
Он редко напивался до такого состояния, в котором я увидела его впервые. На ногах он чаще держался твердо, и если выпивал слишком много портвейна, когда мы оставляли его после обеда, то ловко скрывал, как ходит под его ногами пол при каждом шаге. Когда его мать была в комнате, он небрежно прислонялся к ее креслу, или садился на табуреточку у моих ног. Только если ему нужно было подняться и куда-то пойти, его выдавала туповатая сосредоточенность на лице.
Я не знала, замечала ли это леди Клара. Она представляла собой непостижимое сочетание манер и неискренности. Иногда Перри говорил что-то, забавлявшее ее, и она со смехом откидывала голову. Бывало и так, что ее глаза, такие же голубые, как у него, но никогда не смотревшие с таким теплом, затуманивались, и она смотрела из-под ресниц, словно оценивала меня. Я не думаю, что она что-то пропускала, но она редко останавливала Перри, и я ни разу не слышала, чтобы она корила его за пьянство.
Они были господами – знатной семьей, каких я прежде не видела. Они жили по совершенно другим правилам, в другом мире. Леди Клара до слез смеялась над письмами из Лондона и зачитывала из них куски о скандалах с разными герцогами и светскими дамами. Господа вели себя так, как мы бы никогда не посмели, даже на арене. И не было никого, кто бы их упрекнул. Уличил их, призвал к порядку. Не было приходских властей, судей, викария и пристава, чтобы их приструнить. Неудивительно, что они были милы, беспечны и порочны.
Весь мир принадлежал им.
Но леди Клара была не глупа. Я не могла ее понять, она вела такую жизнь, какой я и вообразить себе не могла. Родилась она в семье ирландского пэра, молодой и красивой вышла замуж за лорда Хейверинга, богатого, подагрического и сурового. Я кое-что поняла об этом браке по рассказам Перри, говорившего о долгих одиноких годах, проведенных его матушкой в деревне, пока его милость пил и играл в городе. Она знала, что ее купили, и с каменным лицом исполняла свой долг. Пока он был жив, она родила ему необходимых сыновей. Когда он позволял ей выезжать в город, она тратила столько, сколько могла. Думаю, она ждала его смерти, ждала и мечтала о ней. Чтобы быть еще молодой, красивой, богатой и свободной. Но когда его не стало, все оказалось не так, как она предполагала. Деньги были, но меньше, чем она надеялась. Для нее это должно было быть горько, ведь она столько лет ждала, чтобы в итоге выяснить, что старый лорд ее все-таки обманул.
Но леди Клару было не так-то просто сломить. Она наняла бейлифа и сказала ему, что земля должна приносить доход. Она обложила арендаторов данью: платить надо было за продление договора и за заключение брака.
Даже за смерть надо было платить.
Она всюду сажала пшеницу, а работников держала на ячменном хлебе. Покупала труд бедняков – и платила им даже меньше, чем требовалось. Она была хватким, суровым хозяином и заставила землю приносить прибыль, пока не получила тех денег, которые ей были нужны. Этого было недостаточно – леди Кларе не хватило бы королевского выкупа, ей нужно было возместить обиду, длиной в жизнь, – но у нее был полностью обставленный дом в деревне, прекрасный дом в Лондоне, гардеробная, полная платьев, и конюшня, полная лошадей.
Я наблюдала за ней и училась у нее. Она мне не нравилась, а любить ее и вовсе было нельзя. Но я ее понимала. Я знала и эту жажду, и эту твердость. И мне нравилось, как она взяла поместье в свои руки и заставила его приносить доход.