Горемыкин. — Я не в состоянии вам дать этих объяснений, потому что, как же я могу помнить теперь, какие были чрезвычайные обстоятельства?
Председатель. — Тут не нужно помнить, тут нужно дать общий ответ. Я перед вами ставлю два факта: статья 87 — чрезвычайная статья; вы, как председатель совета министров, контрассигнуете важное мероприятие, касающееся налогов, которые возлагают на граждан тяжелое бремя; контрассигнуете на два с половиной года, как раз накануне созыва законодательных учреждений, которым, в силу 71 статьи основных законов, надлежит этим ведать.
Горемыкин. — Я не могу вам объяснить все эти числа, но объясню это просто канцелярщиной, нашей обыкновенной канцелярской работой.
Председатель. — Какая тут канцелярщина, тут дело гораздо глубже. Совет министров, зная, что Дума будет собрана через месяц, решается на такую важную вещь, спешит издать такое мероприятие, между тем как закон дает ему право только на издание мероприятий, в обстоятельствах чрезвычайной спешности; потом, собравшаяся Дума распускается, чтобы она не выразила протеста.
Горемыкин. — Я не могу вам ответить по всем этим обстоятельствам, потому что память мне теперь не служит. Таким образом, я не могу ничего сказать.
Председатель. — Я должен обратить ваше внимание на то, что, точно так же в порядке 87 статьи, издается закон, очень важный для рабочего класса: о допущении некоторых отступлений от правил в работе женщин, подростков и малолетних и о продолжительности и распределении рабочего времени. Точно так же издается закон 3 марта 1915 года о допущении лиц женского пола и недостигающих 15-летнего возраста малолетних к ночным и подземным работам на каменноугольных копях Европейской России.
Горемыкин. — Это по представлению министра торговли. Плохо шло дело очень на этих копях.
Председатель. — Итак, вы припоминаете это обстоятельство?
Горемыкин. — Я случайно припоминаю, потому что вы говорите.
Председатель. — А почему, в порядке 87 статьи 31 октября 1914 года вам понадобилось ходатайствовать об отпуске средств из казны на выдачу вознаграждения за особые труды чинам центрального управления министерства народного просвещения? Какие чрезвычайные обстоятельства диктовали вам брать эти средства, вопреки Думе?
Горемыкин. — Я решительно не помню этого обстоятельства.
Председатель. — Вы помните, кто тогда был министром народного просвещения?
Горемыкин. — Я не помню.
Председатель. — Так что вы не можете дать нам общий очерк вашего отношения к 87 статье?
Горемыкин. — Нет, не могу дать в настоящее время.
Председатель. — Прекращать занятия Государственной Думы и после законодательствовать, — это ведь незаконное действие со стороны вашей и совета министров?
Горемыкин. — Это было бы совершенно неправильное действие, если бы такое действие было: но дело в том, что все меры принимались по 87 статье вследствие отсутствия законодательных учреждений.
Председатель. — Но их отсутствие зависело от вас. Это вы именно их распускали и потом законодательствовали по 87 статье.
Горемыкин. — Нет, мне кажется, это не совсем так. Это совершенно случайная мера; потом это все в Думу вносилось.
Председатель. — Да, но кратковременность жизни Думы опять таки зависела от вас; она не могла в эти немногие дни своей работы в 1914 и 1915 годы переработать хотя бы ваши триста восемьдесят четыре мероприятия, по 87 статье проведенные.
Горемыкин. — Может быть, не все они требовали такого серьезного рассмотрения. Я думаю, что много было и пустяков.
Председатель. — Во время вашего председательствования с начала войны Дума функционировала в 1914 году один день (26 июня), в 1915 году — два дня (27–29 января) и сорок четыре дня (19 июля — 3 сентября). Чем объясняется, что Дума работала так мало? Вызывался ли роспуск желанием самой Думы или это было желанием правительства?
Горемыкин. — Нет, тут правительство, повидимому, не играло никакой роли.
Председатель. — Но в руках правительства было такое могущественное средство, как высочайшее повеление in blanco о роспуске.
Горемыкин. — Я понимаю; вы изволите говорить, что Дума мало собиралась. Может быть, может быть это и было.
Председатель. — Кому же принадлежала инициатива роспуска? Или сама Дума говорила: распустите нас, мы кончили свою работу?
Горемыкин. — Дума говорила во многих случаях, что кончили; а перед июлем 1914 года Дума собиралась ведь на долгое время.
Председатель. — Нас интересует время с начала войны.
Горемыкин. — Так ведь она собиралась довольно долго; когда была объявлена война, тогда ведь Дума собиралась: это знаменитое заседание было.
Председатель. — Из самой цифры мероприятий, проведенных вами в порядке 87 статьи, видно, что была громадная потребность в законодательстве. Отчего же вы не заставляли Думу работать все время, — пускай она это все сделает?
Горемыкин. — Было много распоряжений таких, которые Дума не сделала бы и не хотела делать.
Председатель. — Значит, было много таких мероприятий, которые вы принимали потому, что их все равно не приняла бы Дума.
Горемыкин. — Нет, не потому что не приняла бы Дума, а потому, что Дума отнеслась бы совершенно безразлично к этому. Я не помню, впрочем, этих мероприятий.
Председатель. — Ко времени пребывания вашего в должности председателя совета министров относятся вот эти три тома чрезвычайных распоряжений в порядке 87 статьи. Таким образом, за полтора года вашего председательствования государство фактически перешло к строю, существовавшему до 1906 года, т.-е. законодательные учреждения были упразднены, и вы законодательствовали путем высочайших повелений.
Горемыкин. — Ведь война же была тогда.
Председатель. — Почему же во время войны вы не собирали Думу? Нужно было напряжение всех народных сил.
Горемыкин. — Я затрудняюсь в настоящее время дать вам ответ на этот вопрос; но дело в том, что во время войны все эти мероприятия неизбежны.
Председатель. — Почему же они не шли в законном порядке? Почему вы не созвали для этого Думу?
Горемыкин. — Я не знаю.
Председатель. — Не нужно ли искать ответа на этот вопрос в том, что вы как будто начали объяснять, что Дума не приняла бы значительного количества этих мероприятий, по крайней мере в том виде, как они издавались?
Горемыкин. — Они издавались по мере надобности, по докладам членов совета министров.
Председатель. — Вы не отвечаете все-таки на вопрос: почему все то важное, что содержится в этих трех томах и что тяжелым бременем ложилось на народ, не было внесено в Государственную Думу в законном порядке?
Горемыкин. — Потому что многие из этих распоряжений требовали скорого времени; ведь механизм Думы очень длительный.
Председатель. — Почему же вы не созывали ее скорее и не позволяли ей рассмотреть эти распоряжения?
Горемыкин. — Они все рассмотрены Думой. Дума сама уклонялась от рассмотрения этих законов.
Председатель. — В чем выразилось ее уклонение?
Горемыкин. — А просто в том, что она их не рассматривала.
Председатель. — Как же можно успеть рассмотреть все эти законопроекты, раз вы прерываете работу Думы на второй день, на сорок четвертый день?
Горемыкин. — Сорок четвертый день — достаточный срок для того, чтобы рассмотреть все эти законоположения. Может быть, достаточный срок.
Председатель. — Скажите, все ли эти мероприятия были внесены вами в Государственную Думу? По закону, вы должны вносить в пределах двухмесячного срока; между тем, Дума ни разу не собиралась на такой срок.
Горемыкин. — Может быть.
Ольденбург. — Есть некоторое противоречие в ваших словах. Вы говорите с одной стороны, что не вносили потому, что механизм Думы так тяжел, что нельзя скоро провести, с другой стороны, оказывается, что сорока четырех дней, по вашему мнению, довольно, чтобы провести такую массу законопроектов.
Горемыкин. — Я этого вовсе не говорю. Ведь в то время было внесено только известное количество законопроектов; те, которым срок еще не истек.
Ольденбург. — Вам ведь известно из законодательной практики, что законодательные палаты могут очень быстро, в несколько дней, срочные законопроекты проводить? Вам не может быть неизвестно также, что законодательные палаты держались другого взгляда, чем правительство: они настаивали на том, чтобы Дума собиралась. Председатель, собственно, желал бы знать ваше мнение по этому вопросу, потому что тот аргумент, что это будто нельзя было по времени, не убедителен, по крайней мере для членов законодательных палат.