Теперь, Джереми, я могу смело признаться. Самым тяжелым для меня в необходимости иметь от тебя тайны было то, что я не могла рассказать о своем отце. Его зовут Джордж Галлахер, но во всем мире его знают как Джи-Джи. В Нью-Йорке у него самый крутой салон. А до этого у него был салон в Париже, где они и познакомились с мамой.
А теперь, как я уже говорила, папа с мамой вдрызг разругались, и случилось все еще до того, как меня отправили в школу в Гштаад. Раньше я проводила с Джи-Джи массу времени, и он всегда чудесно ко мне относился. Джи-Джи мог прилететь в другой город и ждать там часами просто для того, чтобы пригласить меня на ланч, на обед или на прогулку по парку. Когда я была еще маленькой, мы снимались вместе для рекламы: его белокурые волосы и мои белокурые волосы — реклама шампуня или типа того. Для одной рекламы мы даже снялись в обнаженном виде. Реклама была во всех европейских журналах, но в Штатах показали только то, что выше плеч. Нас снимал Эрик Арлингтон — тот парень, что делает фото исключительно для «Миднайт минк», а потом сфотографировал маму для известного постера, где она с далматинскими догами.
Так или иначе, когда мне было девять, мы с Джи-Джи отправились на каникулы в Нью-Йорк, обещав маме, что вернемся через девять дней. Мы хорошо поработали для продвижения линии средств для ухода за волосами, маркетингом которых занимался папа, и вообще замечательно провели время. Одна неделя незаметно растянулась на две, потом на три и, наконец, на целый месяц. Мне, конечно, следовало позвонить маме, чтобы попросить у нее разрешения остаться, тем более что она такая нервная. Но я не стала звонить, испугавшись, что она скажет: возвращайся домой. Вместо этого я послала ей телеграмму и со спокойной душой продолжала развлекаться с Джи-Джи. Мы ходили на мюзиклы, на серьезные спектакли, а по уик-эндам совершали вылазки в Бостон и Вашингтон, округ Колумбия, ну и все такое.
Все кончилось тем, что мама жутко испугалась, что может меня потерять и я предпочту ей Джи-Джи. От страха она уже совсем ходов не писала. Наконец она поймала меня в отеле «Плаза» в Нью-Йорке и заявила, что я только ее дочь, что официально Джи-Джи мне не отец, что она вовсе не собиралась знакомить меня с Джи-Джи, что он нарушил ранее достигнутое соглашение, по которому ему, кстати, еще и заплатили. А потом она стала совсем невменяемой, принялась говорить о смерти своей матери и о том, что ей незачем жить, а еще что если я не вернусь домой, то она наложит на себя руки.
Мы с Джи-Джи, конечно, очень расстроились, но худшее ждало нас впереди. Когда мы сошли с трапа самолета, Джи-Джи уже ждала гора официальных бумаг. Мама предъявила ему судебный иск с требованием запретить видеться со мной. Я чувствовала себя страшно виноватой перед Джи-Джи. Я ведь хорошо знала маму и должна была предвидеть последствия своего легкомыслия, а бедный Джи-Джи, потративший кучу денег на римских адвокатов, абсолютно не понимал истинного положения дел. Для меня это было смерти подобно. И я не могла ни на минуту оставить маму, так как у нее произошел нервный срыв. А Галло застрял на середине картины и просто рвал и метал из-за задержки, впрочем, как и дядя Дэрил. Срочно приехал Блэр Саквелл, но и его слова не возымели действия на маму. Я ругаю себя до сих пор.
После того случая Джи-Джи покинул Европу. И у меня даже возникли некоторые сомнения, не приложила ли мама руку к закрытию парижского салона Джи-Джи. Но мне тогда только исполнилось десять, и как только я поднимала больной вопрос, мама немедленно ударялась в слезы.
Но даже после стольких лет, проведенных на Сент-Эспри, я все равно не могу вспоминать о Джи-Джи без горечи. Естественно, мы старались не терять друг друга из виду. Я знала, что он живет с бродвейским режиссером Олли Буном и ему хорошо в Нью-Йорке. И иногда, когда я бывала в Париже, то старалась связаться с ним по телефону, поскольку из Франции это было легче сделать, чем с нашего греческого острова. И все же меня терзало чувство вины за все, что случилось. Мне даже страшно было подумать, каково на самом деле пришлось бедному Джи-Джи. И в конце концов мы с Джи-Джи разошлись, как в море корабли.
Не знаю, видел ли ты рекламу шампуня или фотографии в журналах, где мы сняты вдвоем. Если видел, то не сможешь не согласиться, что Джи-Джи с его вздернутым носом, пухлыми губами и кудрявыми светлыми волосами очень хорош собой и будет вечно оставаться молодым. Независимо от моды, он всегда коротко стригся, оставляя лишь вьющиеся волосы на макушке. И на самом деле он выглядел как идеальный американский парень. Высокий — шесть футов четыре дюйма, и таких голубых глаз, наверное, больше не встретишь.
Но как бы то ни было, сейчас он тоже шел по набережной Круазетт вместе с Олли Буном и с Блэром Саквеллом из «Миднайт минк», который давно дружил с Джи-Джи.
На Джи-Джи был черный смокинг, а под ним вареная рубашка, Олли Бун был одет так же (Блэра я опишу чуть позже). Когда я с ними столкнулась на набережной, они как раз направлялись на вечеринку.
Олли Буна я видела впервые. Он оказался очень милым, совсем как мой папа. Хотя ему было уже за семьдесят, он хорошо сохранился и выглядел вполне достойно: седая шевелюра, ослепительная улыбка на загорелом лице, блестящие глаза за стеклами очков в серебряной оправе. Что касается Блэра, то он, как всегда, был божественно элегантен, в смокинге цвета лаванды, таких же брюках, в серебристой рубашке и, естественно, в подбитом норкой пальто, и его даже не портило то, что он маленького роста, лысый, с огромным носом и трубным голосом. Словом, вид у него был просто отпадный, хотя и чересчур экстравагантный. Заметив меня, он закричал: «Белинда, дорогая!» — и я остановилась.
Так или иначе, они прямо-таки зацеловали и затискали меня, особенно папа, и тут Блэр сказал, что они идут на вечеринку на яхте шейха из Саудовской Аравии, который мне обязательно понравится, и поэтому я должна пойти с ними. Я заплакала, и папа тоже заплакал. Мы так и застыли, не разжимая объятий, и тогда Олли Бун и Блэр, решив нас развеселить, кинулись обнимать друг друга и притворно всхлипывали.
— И правда, может, пойдешь с нами на вечеринку? — спросил папа.
Но мне не хотелось грузить его своими проблемами и портить ему настроение. Я решила сообщить ему только хорошие новости. И вкратце рассказала о Сьюзен, об устроенной нам овации, о том, что мама собирается сниматься в «Полете с шампанским».
Папа страшно расстроился, что пропустил мой фильм.
— Папочка, но я же не знала, что ты здесь, — попробовала оправдаться я.
— Если бы я знал, то приехал бы в Канны только ради того, чтобы посмотреть фильм с твоим участием.