в неплотно закрытую дверь просочился холодный ветерок, змеёй скользнувший по ногам и заставивший поёжиться.
- Что там? – встрепенулась Лиза.
Я осторожно поцеловал её в кончик носа:
- Лежи, я посмотрю.
Закутавшись в полотенце, которое из-за его воистину промышленных масштабов смело можно было бы назвать одеялом, я осторожно выглянул из бани.
- Моё почтение, барин, - сидящая в кустах, словно в дозоре, Настасья поспешно выбралась из укрытия и отвесила мне поясной поклон, - Вы уж простите, что я Вас тревожу. Только Софья Витольдовна Елизавету Андреевну потеряла. Опасается, как бы барышня молодая не угорела, сама порывалась сюда идти, - горничная озорно хихикнула, стрельнув в меня лукавым взором, - да, слава богу, Василий Харитонович с Фёдором Ивановичем отговорили. Сказали, мол, так и до смерти испужать можно, Елизавета Андреевна – девица хрупкая и впечатлительная.
Да, Лизонька такая, но при этом она совсем не мягкий воск, есть в ней стальной стерженёк, боевой характер, готовность отважно следовать за любимым хоть в далёкую холодную Сибирь, хоть на линию огня, хоть в саму преисподнюю. Вот и сейчас не утерпела, отправилась следом, чтобы быть рядом и разделить любую ношу.
- Что случилось, Настасья? - Лизонька, закутанная в тёплый халат, выглянула из-за моей спины, чуть жмурясь на яркий солнечный свет.
Горничная опять поклонилась, зачастила с пулемётной скоростью:
- Барыня Вас ищут, уж беспокоиться начали.
- Ой, - Лиза прижала ладошку к губам, растерянно посмотрела на меня.
- Скажи Софье Витольдовне, пусть ждёт нас в… - я помолчал, прикидывая, где лучше вести серьёзные разговоры, чтобы они не стали сразу же достоянием общественности. Хотя я от Лизы не отступлюсь, она от меня тоже, в самом худшем случае переживём и без родительского благословения госпожи Абрамовой, тем более что я намерен забрать Лизоньку с собой в двадцать первый век. Ещё даже не представляю, как, но оставаться здесь глупо и небезопасно, не хочу, чтобы Лиза переживала войны, революции и разгул бандитизма, неизбежно сопровождающий любое политическое волнение:
- Передай Софье Витольдовне, чтобы ждала нас в гостиной, той, где мы впервые встретились, - я ободряюще кивнул горничной. – Ну, чего застыла? Иди!
Настасья посмотрела на меня как на смертника-гладиатора, выступающего в одиночку против дюжины голодных тигров, кивнула, приподняла подол юбки и припустила по тропинке так, словно за ней все демоны ада гнались.
- Что же теперь будет, Лёшенька? – Лиза прижалась к моей груди, с тревогой заглянула в глаза. – Тётушка гневаться станет.
Я обнял любимую, уткнулся лбом во влажные, пахнущие фиалкой волосы:
- И пусть гневается. Ты же станешь моей женой?
- Конечно.
- А коли так, мне ничего не страшно.
Глава 14. Зверь сбрасывает маску
Софья Витольдовна сызмальства обладала способностью предчувствовать беду, только вот дамой была практичной и в приметы не сильно верила, раз за разом объясняя накатывающее на неё беспокойство несварением, болью в сердце, усталостью или же ещё чем-либо таким же простым и понятным. Правда, о безопасности тоже не забывала, то изменяя время прогулки, то отменяя встречи, а то и вовсе запираясь у себя в комнате под предлогом плохого здоровья. Сейчас вот опять грудь дамы словно обруч стальной сжимал, а ладони холодели, несмотря на то, что в камине весело полыхал огонь, а на руки были натянуты перчатки. Софья Витольдовна раздосадованно вздохнула, энергично растирая руки, и вперилась взглядом в камин, словно надеясь в пляшущих языках пламени найти подсказку, что за беда опять сгустилась над головой. Может, переживает из-за смерти Ольги и Катерины? Да ну, глупости, эти две вертихвостки ей никогда дороги не были, те ещё распутницы, даром, что скромницами прикидываются. И извели их полюбовники от ревности, вон, лет так десять назад в соседнем Косоложске муж жену от ревности прямо на бале отравил, а потом с ума сошёл и застрелиться пытался. Да и это-то у него, болезного, не получилось, вместо того, чтобы в голову палить, чтобы уж наверняка, сей недоумок в грудь стрелял и, естественно, в сердце не попал.
Госпожа Абрамова гадливо плечами передёрнула, поднялась из кресла, так что ножки раздражённо по полу скрипнули, опять вызвав недовольную гримасу на лице хозяйки, по комнате прошлась, раз за разом посматривая на стоящий на небольшом столике ларец. Ничего там особо примечательного не было, так, амулетец один на всякий вполне возможный случай, но почему-то именно сегодня сей ларец так и притягивал взгляд. Хотелось открыть крышку и сжать в руке гладкий прохладный камень амулета, а ещё лучше повесить его на грудь и не снимать, пока… Что пока, Софья Витольдовна и сама не знала, но, не в силах более противиться искушению, открыла ларец и повесила амулет себе на шею, тщательно спрятав его в складках платья на груди, дабы Лизонька не приметила и вопросы разные задавать не начала. Ох, зря она избаловала девчонку, зря поддалась на её уговоры и позволила Лизе изучать эти артефакты да амулеты! Её дело бабье: замуж выйти за достойного, коему не стыдно будет, когда сил не останется, поместье да все владения передать, детишек от него (или не от него, главное, чтобы никто ни о чём не догадался) нарожать, на балах блистать пред соседями да гостями столичными, за хозяйством приглядывать, чтобы жульё – управляющие по миру не пустили, да вот и всё. Вся эта учёность девицам даром не нужна, от книжек лишь осанка со зрением портятся, да ещё кавалеры, коли заподозрят в девке разум, шарахаться начинают. Излишняя учёность если кого и манит, то или телят вроде Петеньки, или искателей лёгкой наживы, или же вот таких тёмных личностей, вроде следователя столичного. Ох, не в добрый час он появился в доме! Софья Витольдовна вздохнула, головой неодобрительно покачала. Конечно, Алексей Михайлович мужчина видный, с малахольным Петенькой его и не сравнить, но в этом-то как раз и заключается главная беда! Петюню-то в бараний рог согнуть дело не хитрое, он любой приказ госпожи Абрамовой упредить готов, в отставку подаст беспрекословно, в поместье осядет, а значит и Лиза никуда не убежит, при ней, Софье Витольдовне будет. С этим же следователем всё ох как непросто, его не скрутишь, он словно хлыст, может согнуться, да потом опять поднимется, хлестнёт пуще прежнего. И столичный опять же, вот в чём беда, не осядет в глухой провинции, тошно ему тут будет. И Лизу не оставит, с собой заберёт. А госпожа Абрамова пуще мук адовых