только материальные блага, но прежде всего возможность заниматься любимым делом, большой наукой, то, что ради реализации их идей создавались целые научные учреждения и государство не жалело ни денег, ни ресурсов. Это ценили абсолютно все — кроме Сахарова.
Андрей Дмитриевич был поразительно равнодушен к материальным благам. Огромные — по тем понятиям — деньги, полученные в виде многочисленных премий, он передал — половину Красному Кресту, а половину — на строительство онкологического центра. Ему даже «спасибо» за это не сказали. Напротив, у начальства это вызвало непонимание и недовольство. Легко и просто Сахаров отказался от своего высокого положения, должности, машины с шофером, от поликлиники для начальства. Его совершенно не интересовали почести и слава, что так важно для всех остальных. Его волновало другое. Он первым заговорил о том, какую опасность представляет созданное им оружие. Одни только испытания термоядерного оружия наносят непоправимый ущерб человечеству. А уже затем он задумался над несправедливостью окружающего мира и пришел к выводу, что не может стоять в стороне.
Он не был безразличным человеком и не захотел мириться с тем, что устраивало других. Как настоящий патриот жаждал исправления недостатков нашей жизни. А натолкнулся на стену непонимания. Понял, что не может стоять в стороне, если истеблишмент цинично и равнодушно относится к собственному народу. Он мог бы схитрить, как хитрили многие его коллеги, которые, как и он, возмущались тем, что видели, но не хотели ссориться с властью. Сахаров был человеком прямым и откровенным. Пока он высказывался на научные темы, начальство терпело.
Когда Хрущева сняли, член Президиума ЦК КПСС руководитель Советской Украины Петр Ефимович Шелест возмущался в Киеве:
— Академик Сахаров — наш молодой замечательный атомщик-теоретик, один из создателей нашего атомного и водородного оружия — выступил в Академии наук и сказал в адрес Лысенко, что у нас биологическая наука загнана, она на неправильном пути и что товарищ Лысенко только мешает развитию биологической науки и поэтому надо как-то решать эти вопросы. (Шум в зале, аплодисменты.) Лысенко способствовал разгону кадров в науке сельскохозяйственной, а вообще, если взять, то у нас сельскохозяйственной науки так и нет. А что Хрущев? Вызывает прокурора. Ты, Лысенко, напиши заявление, а вы, юристы, найдите такую статью, чтобы привлечь Сахарова к ответственности за нанесение оскорбления…
Пройдет несколько лет, и прокурорам вновь поручат найти статью, по которой выдающегося ученого можно было бы посадить… И тогда его назвали врагом государства, о благе которого он заботился всю свою жизнь.
Академик Андрей Сахаров вспоминал: «В январе 1966 года бывший сотрудник Физического института имени П. Н. Лебедева, в то время работавший в Институте атомной энергии Б. Гейликман, наш сосед по дому, привел ко мне низенького, энергичного на вид человека, отрекомендовавшегося: Эрнст Генри, журналист. Как потом выяснилось, Гейликман сделал это по просьбе своего друга академика В. Л. Гинзбурга.
Гейликман ушел, а Генри приступил к изложению своего дела. Он сказал, что есть реальная опасность того, что приближающийся ХХIII съезд примет решения, реабилитирующие Сталина. Влиятельные военные и партийные круги стремятся к этому. Их пугает деидеологизация общества, упадок идеалов, провал экономической реформы Косыгина, создающий в стране обстановку бесперспективности. Но последствия такой „реабилитации“ были бы ужасными, разрушительными. Многие в партии, в ее руководстве понимают это, и было бы очень важно, чтобы виднейшие представители советской интеллигенции поддержали эти здоровые силы.
Генри сказал при этом, что он знает о моем выступлении по вопросам генетики, знает о моей огромной роли в укреплении обороноспособности страны и о моем авторитете.
Я прочитал составленное Генри письмо — там не было его подписи (он объяснил, что подписывать будут „знаменитости“). Из числа „знаменитостей“ я подписывал одним из первых. До меня подписались П. Капица, М. Леонтович, еще 5–6 человек. Всего же было собрано (потом) 25 подписей. Помню, что среди них была подпись знаменитой балерины Майи Плисецкой. Письмо не вызвало моих возражений, и я его подписал.
Сейчас, перечитывая текст, я нахожу многое в нем „политиканским“, не соответствующим моей позиции (я говорю не об оценке преступлений Сталина — тут письмо было и с моей теперешней точки зрения правильным, быть может, несколько мягким, — а о всей системе аргументации). Но это сейчас. А тогда участие в подписании этого письма, обсуждения с Генри и другими означали очень важный шаг в развитии и углублении моей общественной позиции.
Генри предупредил меня, что о письме будет сообщено иностранным корреспондентам в Москве. Я ответил, что у меня нет возражений…
Сейчас я предполагаю, что инициатива нашего письма принадлежала не только Э. Генри, но и его влиятельным друзьям (где — в партийном аппарате, или в КГБ, или еще где-то — я не знаю).
Генри приходил еще много раз. Он кое-что рассказал о себе, но, вероятно, еще о большем умолчал. Его подлинное имя — Семен Николаевич Ростовский. В начале 30-х годов он находился на подпольной (насколько я мог понять) работе в Германии, был, попросту говоря, агентом Коминтерна…
Ростовский в ряде статей выступал против опасности фашизма; наибольшую славу принесла ему книга „Гитлер над Европой“, написанная в 1936 году и вышедшая под псевдонимом Эрнст Генри, придуманным женой Уэллса. Впоследствии этот псевдоним стал постоянным. У Генри была интересная самиздатская статья о Сталине — он мне ее показывал, так же как и свою переписку с Эренбургом на эту тему. Но Генри ни в коем случае не был „диссидентом“».
Академик Сахаров прав: Эрнст Генри не был диссидентом, потому что продолжал — несмотря ни на что! — верить в коммунистические идеи. Возможно, потому, что полжизни он провел в Германии и Англии, где в компартию вступали лишь в силу собственных убеждений. В советской же реальности партбилет превратился в необходимый атрибут успешной карьеры, а претворение партийных лозунгов в жизнь радости не вызывало, поэтому искренне верующих коммунистов оказалось немного.
Так что Эрнста Генри просто не понимали, полагая, что он исполняет чье-то задание. Он же полагал, что обращение к высшему руководству — самый верный путь преодоления «негативных явлений». Долго работал над текстом открытого письма. Подбирал аргументы и слова, которые бы точно произвели впечатление на руководителей партии.
Под написанным Эрнстом Генри открытым письмом поставили свои подписи выдающиеся деятели отечественной науки и культуры, цвет русской интеллигенции, люди, которые многое сделали для родной страны: