Иоанн не был достаточно образован, но и Юстин не умел ни читать, ни писать. Иоанн был выходцем из отдаленной провинции Каппадокии, но и Юстин тоже был провинциалом из Македонии.
Так что за прецедентом далеко ходить не придется.
К тому же Иоанн Каппадокиец как префект претория и логофет[62] фактически держал в своих волосатых руках все бразды правления, а равно и казну империи. Кто мог бы соперничать с ним в случае кризиса власти?
Возможно, самым главным его преимуществом было то, что инициатива также принадлежала ему. Человек, против которого он плел заговор, даже не подозревал о существовании у Каппадокийца каких-либо амбиций. Совсем немного времени требовалось для того, чтобы все обдумать, и еще меньше, чтобы предоставить Юстиниану возможность себя окончательно погубить. Затем — считанные дни на безупречную заключительную подготовку «стихийного» волеизъявления толпы, умоляющей занять пошатнувшийся трон умного, доброго и могущественного Иоанна.
Перед тем, как покинуть на пятый день свою виллу и возвратиться в столицу, Иоанн занялся еще одним, последним по счету делом.
В самой глубине огромного дома находилась потайная комната, запертая днем и ночью, о которой рабы и слуги даже шепотом не упоминали, страшась быть забитыми насмерть. Ключ от комнаты имелся только у Иоанна.
В этой комнате, ужасающе безмолвной и мрачной, размещался алтарь. Над алтарем высилась статуя — непристойное изваяние женщины с жестоким лицом, изображающее финикийскую богиню Астарту.
Капище — поскольку это было именно оно — было заполнено украшениями, дорогими тканями и геммами; однако все они были отвратительны для добродетельного взора, поскольку в бесконечном разнообразии на них были изображены любовные сцены в окружении фаллических и ионических символов[63]. Стены комнаты были покрыты фресками, представляющими все виды греховного эротизма: вся грязь и непристойность мифологической развращенности была представлена здесь. Астарта, будучи в какой-то мере восточным двойником Афродиты, никогда не пользовалась таким поклонением и уважением, как богиня любви и плодородия. Наоборот, она слыла богиней сладострастия и грубого наслаждения, вызывающей у ее поклонников отвратительную тягу к кровавым жертвоприношениям; провинция Каппадокия, откуда вышел префект претория, была одним из последних оплотов почитателей культа развратной богини.
Порой тайные приверженцы грязного божества, которые хорошо знали Иоанна и друг друга, встречались перед алтарем Астарты. Происходившие тогда оргии были неописуемо бурными и сопровождались всяческим скотством. К услугам гостей всегда имелись юные рабыни, обязательно девственницы, которых тщательно отбирали и проверяли, чтобы не было 'никаких сомнений. Нередко эти несчастные умирали после того, что проделывали с ними во время похотливых оргий.
Когда это случалось, почитатели Астарты видели в этом залог скорой удачи, поскольку одной из составляющих культа богини, являвшейся женским воплощением кровавого бога Ваала[64], была смерть.
Таким образом, Иоанн призвал своего домоправителя и распорядился, чтобы к нему направили девушку по имени Ариадна.
Эта недавно купленная рабыня явилась, вся дрожа от страха и совершенно не представляя себе, какая участь ее ожидает в этом доме.
Иоанн Каппадокиец сидел, откинувшись в огромном кресле, и его густые брови мрачно сошлись на переносице, пока он разглядывал девушку.
Схватив ее за тонкое запястье, он мог бы сейчас затащить ее в запертую комнату. Вышел бы он оттуда один, а об Ариадне больше никто ничего бы не услышал. Там, в святилище, есть в полу откидывающаяся плита, под которой черный провал, ведущий глубоко под землю…
Хрупкая и нежная, с характерными для очень юных девушек угловатыми движениями, Ариадна в страхе стояла перед ним, опустив глаза и даже не подозревая о той поистине страшной опасности, нависшей над ней в этот момент.
— Подойди сюда, девочка, — прорычал префект.
Она нерешительно и боязливо сделала несколько шажков и встала возле него.
Он протянул свою волосатую лапу и взял ее за руку. Кожа у девушки была гладкая, как шелк, а тело нежное и упругое. Ладонью другой руки он ощупал ее груди и ягодицы, и сделал это почти так, как если бы щупал курицу на базаре, покупая ее для того, чтобы сварить из нее похлебку. Девушка была стройной и грациозной, но теперь он убедился, что она не костлява. Лицо у нее тоже было очень хорошеньким.
Он ущипнул ее за ляжку, и девушка вскрикнула от боли.
— Больно? — усмехнулся он.
— Да, повелитель… — робко ответила она.
— И теперь там будет синяк?
— Да, повелитель… — Ее голос дрожал от страха.
Он потер свои щеки с синеватыми прожилками, потом переместил ладонь на гладкий, совершенно лысый череп. Казалось, он ведет спор с самим собой.
— Я мог бы сделать тебе еще больнее, — наконец проворчал он. — Теперь — уходи.
Девушка тут же исчезла.
Насколько близко она была к страшной черте, Ариадна, эта юная рабыня, так никогда и не узнала. Ее спасло только одно: этот мужчина был слишком большим сладострастником, слишком эгоистичным сластолюбцем, чтобы принести ее в жертву.
Иоанн вынужден был признать, что девушка очень хороша. Его ложе, а не алтарь Астарты ее участь.
Он утвердился в этом решении, вспомнив о том, что порой проводились расследования в связи с беспричинным и бесследным исчезновением рабынь. Впрочем, он отлично знал, что никакое расследование не могло быть проведено в доме префекта претория.
Часом позже, почувствовав желание, вызванное воспоминанием о кратковременной близости с девушкой, ее повелитель приказал привести ее к нему в спальню, где и лишил ее девственности. И хотя позднее она, может быть, и плакала из-за этого, ей все же следовало радоваться, ибо теперь ее уже не могли избрать в качестве жертвы.
У алтаря, несколько позднее, пролилась кровь двух молоденьких ягниц, так как в жертву великой Астарте всегда должны приноситься только женские особи, сохранившие невинность.
Забегая вперед, необходимо заметить, что Иоанн Каппадокиец до конца своих дней клял себя зато, что поддался слабости и насладился близостью со своей красивой рабыней вместо того, чтобы принести ее в жертву…
Возвращаясь в город на своей позолоченной прогулочной барке, Иоанн услышал какой-то отдаленный гул.
Он как раз беседовал с Мурзой, капитаном барки, и был вынужден замолчать, поскольку все нарастающий звук заглушил его слова. Величественный и мощный, он, казалось, несется над водой со всех сторон. Наконец он стих, но спустя минуту раздался снова.
Опять наступила тишина — и снова могучий удар.
— Заупокойный звон! — воскликнул Иоанн. — Это главный колокол Святой Софии!
Теперь все они — префект, капитан и шестнадцать невольников-гребцов — слушали, затаив дыхание, как главный колокол продолжает раз за разом возвещать о чьей-то кончине.
Лицо Иоанна сначала побелело, затем покрылось красными пятнами.
— Император! Ему, должно быть, стало хуже