Читать интересную книгу Почетный академик Сталин и академик Марр - Борис Илизаров

Сталину сообщали: все «марристы», и не только лингвисты, понимая, чего от них ждут, не только громко каются, но и спешно отзывают свои статьи из «Правды». Из Алма-Аты пришла телеграмма С. Аманжолова: «В связи со статьей товарища Сталина признаю свою дискуссионную статью ошибочной, прошу не публиковать»[500]. Прислал телеграмму и профессор Чиковани из Тбилиси, последовательный «маррист»: «Прошу не публиковать мою статью по вопросам дискуссии и возвратить ее обратно»[501]. Известный уже в те годы ленинградский археолог и палеоантрополог П.И. Борисковский телеграфировал: «Статья товарища Сталина „Относительно марксизма в языкознании“ заставила меня пересмотреть мои взгляды на значение работ Н.Я. Марра, так как эти взгляды оказались во многих отношениях ошибочными. Прошу в связи с этим не печатать мою статью „В защиту учения о стадиальности и палеонтологии речи“, присланную мною в „Правду“»[502]. Прозрел и сразу же убедился в ошибочности своих старых выводов будущий академик, а тогда еще доктор исторических наук археолог А.П. Окладников. Даже ученые, не имевшие отношения к гуманитарным наукам, — физики, математики и др., и те посылали свои антимарристские верноподданнические приветствия. Вряд ли кто побуждал их к этому. Хочу здесь еще раз подчеркнуть, что термин «маррист» в моей работе носит абсолютно условный характер и относится только к тем, кто в свое время публично заявлял о приверженности к «новому учению о языке». Не менее условен и термин «компаративист» по отношению к исследователям, не придерживавшимся теории Марра. Я использую эти термины в том же самом смысле, как их применяли сами участники событий к своим противникам, то есть всего лишь как формальные ярлыки, не имеющие прямого отношения к истинным взглядам и концепциям.

Любой, кто получал всю эту информацию о состоянии деморализованных ученых, понимал, что продолжать дискуссию не имело никакого смысла. В связи с этим 2 июня 1950 года, накануне выпуска очередного листка в «Правде», Ильичев направил напоминание:

«Товарищу Сталину.

Редакция „Правды“ подготовила заключительный дискуссионный листок. В него вошли, главным образом, статьи, присланные в редакцию после опубликования в „Правде“ статьи И. Сталина „Относительно марксизма в языкознании“. Кроме того, редакция представляет на Ваше рассмотрение проект сообщения „От редакции“ об окончании дискуссии по вопросам советского языкознания.

Редакция просит Вас разрешить опубликовать заключительный дискуссионный листок 4 июля.

Л. Ильичев»[503].

Отметим, вновь в недрах аппарата ЦК, в том числе в редакции «Правды», никто не подозревал о том, что вождь разохотился и готовит свою новую публикацию. В то же время никаких значительных работ в заключительном выпуске печатать никто не собирался. Это видно по тому вкладышу, который вышел 4 июля 1950 года. Помимо новой статьи Сталина было опубликовано двенадцать небольших писем и заметок, авторы которых дружно прославляли гений вождя вперемешку с покаянными репликами бывших «марристов». В ставшим уже обычном уведомлении, «От редакции», сообщалось, что «сегодня в „Правде“ публикуются статьи, поступившие в редакцию в связи с дискуссией по вопросам советского языкознания.

…В редакцию поступило более двухсот статей ученых, преимущественно языковедов, — работников научно-исследовательских учреждений и учебных заведений Москвы, Ленинграда, Украины.

Почти все участники дискуссии пришли к выводу, что наше языкознание находится в состоянии застоя и нуждается в правильном научном направлении»[504]. Затем, кратко напомнив сталинское замечание о пользе дискуссии, об аракчеевском режиме, установившемся в советском языкознании, редакция заявила, что дискуссия закрывается. Среди тех материалов, которые были опубликованы в этом номере дискуссионного листка, упомянем заметки-панегирики Сталину: академика В. Виноградова «Программа марксистского языкознания», «Ясная перспектива» академика из Казахстана Н. Суранбаева, приветствия академиков: В. Шишмарева, С. Обнорского, Л. Булаховского, Г. Церетели. Как и обещал Ильичеву, профессор С. Толстов прислал в редакцию текст новой статьи «Пример творческого марксизма», в которой, в частности, писал: «Нечего греха таить — я, как и большинство из нас, занимающихся этими вопросами историков, археологов, этнографов, антропологов, — сочувственно относился к теории акад. Н.Я. Марра. За шумом и треском пропаганды марристов, за резкой по форме „критикой“ расизма, наложившего — это бесспорно — сильный отпечаток на языковедческую работу за рубежом, за „критикой“ „праязыковой теории“, давно уже вступившей — это тоже бесспорно — в резкое противоречие с объективными историко-археологическими и этнографическими фактами, мы не сумели раскрыть псевдомарксистской вульгаризаторской сути теории Марра»[505]. Автор, безошибочно определив новую расстановку сил на языковедческом фронте, отдавая должное вождю, решительно потеснил возможного нового претендента в малые лингвистические вожди, то есть Чикобаву: «Никто из выступавших до товарища Сталина участников дискуссии не сумел рассмотреть основного порока теории Марра. Больше того, профессор А. Чикобава, которому принадлежит несомненная заслуга постановки со всей резкостью вопроса о многих вопиющих провалах теории Марра, оценил порочное учение Марра о языке, как надстройке над базисом, как единственный положительный вклад Марра в марксистско-ленинское языкознание. Между тем, как подчеркивает товарищ Сталин, в этом положении Марра — главный порок его теории»[506].

Здесь же опубликовано «письмо в редакцию газеты „Правда“ академика И. Мещанинова: „Большинство из нас, советских языковедов, и в первую очередь я, были настолько твердо убеждены, что язык представляет собою надстроечные явления, что даже не давали себе труда вдуматься в то определение надстройки и их отношения к базису, который содержится в произведениях классиков марксизма-ленинизма. Отсюда вытекает ошибочность и многих других наших теоретических положений“»[507]. Повторил свои устные покаяния и профессор Н. Чемоданов: «Новый гениальный труд тов. Сталина является огромным событием, поворотным моментом в развитии общественных наук»[508].

Казалось бы, чего еще надо? Но Сталин был натурой страстной. Слишком легкая и потому формальная победа его не удовлетворяла. Как это часто бывало и в других серьезных начинаниях, он не хотел и не мог так просто взять и остановиться, перейдя к очередным эпохальным мероприятиям.

Почетный академик отвечает на вопросы аспирантки Е. Крашенинниковой

На третий день после опубликования статьи «Марксизм и вопросы языкознания», то есть 23 июня 1950 года, Сталин вместе с очередной сводкой Ильичева получил письмо, аккуратно написанное округлым девичьим подчерком, от преподавателя и аспирантки Московского городского педагогического института имени Потемкина Е. Крашенинниковой. На письме стоит дата — «22.6.50 г.». По своей ли инициативе написала молодая аспирантка это письмо? Почему и каким путем именно ее, а не чье-нибудь другое послание так быстро попало в канцелярию вождя и легло на его стол? Письмо шло меньше суток. Если я правильно разобрал регистрационный штамп — оно поступило в ЦК в 09 часов 23 июня, то есть рано утром следующего дня[509]. Даже в те строгие времена обычная почта с такой скоростью не доставляла корреспонденцию, и еще менее вероятно то, чтобы письмо обычным порядком в течение всего лишь нескольких часов было вручено непосредственно Сталину. Каким образом аспирантка успела крайне лаконично и явно продуманно написать без единой помарки это письмо, кратко сформулировав пять вопросов, на которые как будто бы уже были даны ответы в сталинской статье? Предполагаю, что письмо в основных его пунктах было кем-то подсказано молодой преподавательнице-языковеду. Причем это могло быть сделано загодя, еще до появления первой сталинской публикации в «Правде». Нельзя исключить и того, что по первоначальному плану основное сталинское выступление в «Правде» должно было состояться в форме ответа именно на это письмо «группы товарищей из молодежи», символически возглавить которую назначили Крашенинникову. Но по каким-то причинам сценарий был изменен. По смыслу и аргументации первое и второе послания Сталина во многом перекрывают друг друга. Похоже, что в ответах Крашенинниковой Сталин вновь, как и в предыдущем случае, сам себе задал вопросы на важные для него темы, но не от имени анонимной группы «из молодежи», а от реального подставного лица и его «товарищей». У меня почти нет сомнений в том, что «Ответ» Крашенинниковой был заранее спланирован и именно по этой причине Сталин не поставил вопрос об исчерпанности дискуссии в своей первой статье и до последнего момента не давал на это согласия по запросу Ильичева. Сразу же после выхода второй статьи не все, даже просвещенные, читатели смогли разобраться, в чем тут дело. Так, Б.Б. Пиотровский, один из молодых тогда «марристов», в своих воспоминаниях, вышедших в середине 90-х годов ХХ века, писал: «Исход дискуссии был неясен до 20 июня, когда в двух номерах газеты была напечатана большая статья И.В. Сталина (выделено мной. — Б.И.) в форме ответов на вопросы»[510]. Так что для участников и наблюдателей со стороны исход дискуссии до появления статьи Сталина действительно был абсолютно неясен, а две разные его статьи, написанные на одни и те же темы, воспринимались как единое целое.