Читать интересную книгу Всадник с улицы Сент-Урбан - Мордехай Рихлер

— В Израиле я виделся с женой Джо, — сказал Джейк, думая этим ошарашить дядю Эйба.

— А, с женой… То есть с одной из них. Есть и другие.

— Он ей сказал, что это родственники виновны в смерти его отца и в том, что его тоже чуть не убили.

— Это он сказал. Говорить он мастер. Лжец по составу крови.

Рассказал Джейк дяде Эйбу и о материалах по Менгеле, обнаруженных им в кибуце. О деревне Дейр-Яссин, о деле Кастнера и о том, как после безуспешных поисков Всадника в Мюнхене и Франкфурте он пришел к выводу, что Джо отправился выслеживать Йозефа Менгеле в Южную Америку. Рассказал (правда, сразу же пожалев об этом) и о Руфи.

Сперва дядя Эйб в изумлении качал головой. Потом расхохотался.

— Де ля Хирш! — повторял он. — Это надо же! Молодец!

— И ничего я тут смешного не вижу. Да и рассказы ваши о его беспутстве меня ничуть не убеждают. Это вы сдали его, дядя Эйб!

— Да уж лучше бы я. Мне это было раз плюнуть!

— Но, боже мой, зачем?

— Ты понятия не имеешь, как недалеко здесь было до расовой резни. В те годы положение было не то, что сейчас. Призывы Á bas les juifs красовались на всех заборах. Молодые парни прятались по лесам, потому что не хотели умирать на «еврейской» войне. Их спросить, так хоть бы и всех нас отправили в печи. А теперь у них хватает хуцпы твердить о том, как они обожают сионистов. Сепаратисты твердят, будто бы они не более чем сионисты в собственной стране, и евреям поэтому следует их поддерживать. Вот это — через мой труп, Янкель. Дай им сейчас независимость, завтра разразится банковская паника. Кто виноват? Конечно, евреи, и начнутся здесь для нас опять веселенькие времена. Слушай-слушай, ты-то живешь не здесь! В твоем изысканном мирке, где сплошь киношники, писатели да режиссеры, действительно не так уж важно, кто там из вас еврей, кто черный. Господи прости, чуть не сказал «негр»! Твоя-то жизнь укрыта за семью заборами, мой юный друг. А мы здесь существуем в реальном мире, который — заявляю со всей определенностью — сегодня много лучше, чем был в дни моей молодости. Я это признаю, я радуюсь этому, но я и помню. Еще как помню. И я настороже. Твой зейда, мой отец, приплыл сюда в трюме, чтобы сделаться уличным торговцем. Он не говорил по-английски и ходил на цыпочках в страхе перед гоями. Я стал исключением, одним из первых в своем поколении, кто поступил в Макгилл, но и там единственному еврею на курсе тоже было несладко. Те времена были не то что нынешние. В мое время мы побаивались, еще как побаивались. Покупать недвижимость в районе Маунт-Ройяль нам не разрешалось — от нас, видите ли, плохо пахло! В отели пускали далеко не во все, в загородные клубы тоже, а в университетах на прием евреев была просто квота. Я по сей день помню, как вез Софи на прогулку в горы, мы тогда только что поженились, она была на четвертом месяце беременности. У меня спустило колесо, и я пошел пешком за две мили в отель, чтобы оттуда по телефону вызвать ремонтников. Ага, размечтался. На воротах надпись: евреям и собакам вход воспрещен. Как закрою глаза, Янкель, так и вижу перед собой эту надпись. Зато сегодня я «Советник Королевы». Член попечительского совета школы. На мой юбилей в синагогу приезжал мэр и ходил там в кипе. То же и министры из Оттавы. Теперь между евреев есть и судьи. Что ты! — сегодня есть евреи даже среди членов Университетского клуба! Целых трое уже.

— И вы на это купились, да?

— Купились — нет, но это греет, а как же. Вот мой Ирвин, например, уже и представления не имеет, что такое антисемитизм. Ты знаешь, он очень умный мальчик, тебе следовало бы с ним пообщаться поближе. Очень серьезный, да и старших уважает, не то что некоторые в его возрасте — они нынче все на наркотиках, я в курсе. Я ведь в Макгилле лекции читал. Сын уличного торговца, каково, а? Я им рассказывал о талмудическом законе, и эти ребята — боже мой, господи! — еврейские дети, я так и вижу их, они выше нас ростом, большие, здоровые, девочки такие, что просто глаз радуют, одеты как американские принцессы, мальчики с машинами, и вот я смотрю на них и думаю про себя: нет, все-таки нам есть чем гордиться, мы тут хорошо поработали. За это стоило побороться. И чего же они хотят, наши еврейские детки? Они хотят быть черными! Лерой Джонс (или как там его теперь называть положено) да этот еще их безумный Кливер[346] твердят им, что евреи гады и сволочи, и они от души рукоплещут. Мехайе![347] Хотя ведь на идише они теперь ни бэ ни мэ; владеть французским — вот что считается круто. У них от сочувствия к угнетенным франко-канадцам сердца разрываются. Ну-ну. Всего два поколения назад те самые франко-канадцы горели единственным желанием — проламывать жиденятам головы. Ну а уж коли их тянет не к черным и не к франко-канадцам, то к эскимосам. Бедные детки спать не могут, всё переживают, до чего им стыдно перед индейцами. Поэтому наши еврейские дети ходят, обвязав головы лентами на индейский манер. И курят травку. Им совершенно надоело бремя белого человека. Да и долго ли мы были белыми? Каких-нибудь пару поколений назад кем мы были? Жидами пархатыми и никем больше.

Черт знает в кого превратились! Что для них Израиль? Форпост империализма. О Второй мировой войне только и знают что про Хиросиму и прекрасный город Дрезден, который мы, мерзавцы этакие, злобно изничтожили. Да что с нас, филистеров, вообще взять? Ты знаешь, я тут встретил одного еврейского подростка, сына Бернштейна. Едет в клоунском наряде на мотоцикле, а на башке немецкая каска. Я говорю, как не стыдно? А его девица: что вы, мистер Херш, это же мы стебаемся! Что вы нервничаете? И давай петь про Гарлем, про цорес[348] бедных эскимосов, про безнадежную храбрость благородных индейцев… Про Вьетнам, про Кубу… А я им: слушайте здесь — вы, может, думали, это перед вами кто другой, а это — не-ет, это всего лишь Абрам Херш. Я вполне себе благонамеренный дядька. Я не в ответе ни за одно из перечисленных вами мировых зол. Все, что у меня есть, я заработал. Не я изобрел напалм. И в жизни никого не линчевал. А в том, что вы не черны и тем прекрасны, а всего лишь еврейские детки, я вам сочувствую. Но мне куда интереснее мысли рабби Акивы, чем хохмочки председателя Мао. И этот пишер[349], этот птенец желторотый разевает клюв и давай пищать про то, что они, дескать, поколение любви, что они за мир, они друг другу цветочки дарят. Чего только не узнаешь, верно, Янкель? А я, говорю, по-вашему, что — из поколения ненависти? Поколения поджигателей войн? И когда бегал за девчонками, я им, значит, не цветы дарил, а ядовитые колючки в нос совал? Нет, говорю, вы мне тут голову морочить бросьте. А тот парень за свое: когда у нас рок-концерт, народу собираются тысячи, со всей округи, и никаких эксцессов. А я ему: слушай, шмок, когда я иду что-нибудь праздновать в синагогу или на концерт слушать Моцарта, мы ведь из зала тоже не с битами в руках выбегаем, всех вокруг принимаясь метелить. Почему же вы так изумляетесь, когда ваши концерты не приводят к уличным беспорядкам? Что тут особенного? Но его попробуй уйми. Я, говорит, еще ничего: я ведь по улицам с надписью «FUCK» на лбу не расхаживаю! А если отдрочу, то сразу чувствую себя виноватым. И с мужиками целоваться не стал бы. Я ему: ф-фу! А он: хотя их тела красивы! Особенно если черные. Когда они купаются голыми, на их задницах солнце так и сияет. Слушай, — говорю, — ты, цуцик! Ты думаешь, я так и родился толстым, лысым и с больным сердцем? Разве не был я когда-то молодым и разве ты не будешь старым? Или мы не из одного и того же теста?

Ох, как он меня разозлил! Это было нечто. Зато уж мой Ирвин таки имеет голову на плечах. — Сказав это, дядя Эйб постучал по дереву. — И ногами тоже крепко упирается в терра фирму[350]. Должен еще раз напомнить тебе, Янкель: здесь наш дом. Мы тут живем, а ты нет. Я респектабельный гражданин. Моя дочь удачно вышла замуж, живет, ни в чем не нуждаясь. Матери звонит каждый день, и мне звонит в офис. Мы обожаем своих внуков. Когда-нибудь Ирвин найдет себе хорошую девушку и женится (благослови его Господь), и у нас будут еще внуки. Я их воспитал — Ирвина и Дорис, — и, когда придет день, они меня похоронят. В шуле я надеваю отцовский талит, потом его будет носить Ирвин, потом его сын и сын его сына. Это нормальная жизнь, и мне она нравится. И я не одобряю таких в жопу раненных Хершей, которые везде скитаются, а появившись дома, начинают ехидничать и провоцировать раздоры. Не тронь, говорят, говно…

— Это вы о Джо? — спросил Джейк. — Или обо мне?

— Я тебя с ним не сравниваю. Ты добрый еврейский мальчик. Загляни в свое сердце, Янкель, и найдешь там много идишкайт.

— Не надо меня вербовать, пожалуйста. Во всяком случае, таким способом. Потому что, как бы ни были вы все тут благопристойны и милы, честь семьи Хершей взялся защищать все-таки не кто иной, как Джо, а вы, при всем вашем самодовольстве, этой ноши на себя взвалить не захотели. Поэтому мое сердце все-таки с ним.