Читать интересную книгу Три возраста Окини-сан - Валентин Пикуль

Он сказал Ольге, что во всем свинстве виновата безответственная интеллигенция, которая, не подумав как следует, разбудила в народе глупые иллюзии, а Керенского с Гучковым надо повесить на люстре Таврического дворца. Неожиданно квартиру огласил долгий звонок с лестницы.

– Поздравляю… с обыском! Чего ты расселся? – сказал Коковцев сыну. – Отныне прислуги у нас в доме не водится. Иди и открывай сам.

– Кому, папа? – не шелохнулся Никита.

– Может, вернулся твой брат Георгий из Цусимы? Наверное, пришел Игорь с погибшей «Паллады»… Ты жив – иди!

Никита открыл двери, и на руки ему упала навзрыд плачущая Глаша; за нею стоял вытянувшийся Сережа, облаченный в несуразное пальто с чужого плеча. Никита быстро выглянул на площадку лестницы и подхватил одинокий чемодан.

– Это все? – спросил он у Глаши.

– Все. Больше ничего не осталось…

Она бежала из Уфы – вдовою! Дезертиры застрелили Гредякина, отказавшегося передать по телеграфу запрос о прибытии эшелона – специально для этих господ, для дезертиров.

– Куда ж мне теперь? – горевала Глаша. – Я к вам… Уж не оставьте меня. Приютите. Мне больше некуда…

– Конечно, – в один голос отвечали ей Коковцевы.

Адмирал погладил Сережу по голове и сказал Ольге:

– Я просто изнемог. Немного пройдусь.

– Ах, Владя! Кто в такое время бродит по городу?..

Ноги сами привели его на Английскую набережную. Горничная встретила адмирала в передней, изумленно оглядывая пожилого человека в форменном пальто, из плеч которого торчали нитки от споротых погон. Квартира мадам фон Эйлер была хорошо протоплена, стол накрыт к ужину, а Ивона даже похорошела…

– Надеюсь, твой дурацкий «автомобильный» роман кончился?

– Где ты видел автомобиль? – отвечала она вопросом…

Как он не мог понять, что эта женщина возникает в его жизни после гибели каждого сына, а сейчас он, кажется, терял и третьего – последнего. Все это непостижимо!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

С обыском нагрянули под вечер сразу трое: пожилой рабочий с наганом, солдат с ружьем и студент-технолог с сильным насморком. Сразу же спросили – есть ли в доме оружие? Коковцев свято хранил бельгийский браунинг, подаренный ему Гогой, и расставаться с ним не собирался.

– Нету оружия, – сказал он. – Не верите, так ищите.

– Придется обыскать. Ну-ка, Лева, – сказал солдат сопливому студенту, – ты это самое… пошуруй-ка!

Но тут мощной грудью выступила вперед Глаша:

– А не дам по шкафам шарить! За что цепляетесь к хорошим людям? Или вам буржуев мало? Пришли незваны, наследили тут с улицы, нагаверзили… А кто вас звал-то сюда?

Ей (а не Коковцевым) предъявили ордер на обыск.

– Иди, иди… бог подаст! – отвечала Глаша, разъярясь.

Неизвестно, чем бы кончилась перепалка, но тут рабочий с наганом заметил на столе Коковцева два портрета офицеров, обвитые поверху единой черно-оранжевой лентой.

– Кто такие? – спросил он Коковцева.

– Офицеры флота его величества – мои сыновья.

– Та-ак… А вы – адмирал?

– Имею честь быть им.

При этом солдат пристукнул в паркет прикладом:

– В едином-то доме – и сразу столько контры!

– А где ваши сыновья сейчас? – спросил рабочий.

Коковцев объяснил – Цусимой и «Палладой».

– Ну, извините, адмирал, – сказал рабочий, засовывая наган за ремень. – Пошли, товарищи, тут нам делать нечего…

Коковцев все же был вскоре арестован, убежденный, что не обошлось без доноса соседей по дому, трясущихся от страха перед обысками. Временное правительство адмирал считал временным явлением в истории русской государственности, а его почти физиологическая ненависть к Гучкову заметно обогатилась еще презрением к сладкоглаголящему Сашке Керенскому. Даже в тюремной камере, затиснутый среди сенаторов и карманников, затертый между генералами и спекулянтами, Владимир Васильевич от своих убеждений не отказался:

– Паршивый адвокатишко! Нахватался разных словечек, будто сучка блох, и теперь мутит православных речами… Гадина!

Следователь ему попался из политкаторжан, возвращенный из ссылки буржуазной революцией, но кто он – эсер, меньшевик или анархист, – Коковцеву было глубоко безразлично.

– Почему дезертировали с флота? – первый вопрос.

– А кому служить, если флот отдали этому… Гучкову! – Относительно погон и прочих регалий военного человека Коковцев твердо заявил, что они необходимы. – Когда мы носили погоны, мы воевали. А теперь, когда с нас рвут погоны, вся армия разбежалась, флот попросту разложился.

– В этом вопросе с вами согласен, – сказал следователь. – Но советую все же исполнять приказы народа.

– Народ – это не власть! – отвечал Коковцев.– Назовите мне конкретно человека, за которым идти, и я… подумаю.

Придираться к его словам следователь не стал.

– Как вы отнеслись к отречению Николая Кровавого?

– Я не подпрыгнул от радости. Тем более не стал, как видите, Робеспьером или Маратом… Впрочем, – добавил адмирал, – я видел, что монархия не в состоянии выиграть войну.

– А если бы она оказалась к тому способна?

– Вы меня решили поймать на слове?

– Да нет. К чему же? Просто мне интересно.

– Конечно, я сражался бы под знаменами монархии.

– Этим-то вы мне и нравитесь, – улыбнулся следователь. – Другие, знаете, как? Попав сюда, начинают притворяться, будто с молоком матери всосали в себя революционные идеи. И какого ни спросишь, обязательно найдут родственника – революционера… Кстати, у вас таковых не сыщется?

– Слава богу, Коковцевы революцией не грешили…

На следующем допросе следователь снова вернулся к «Приказу № 1» по флоту и армии за подписью Совета рабочих и солдатских депутатов. Согласно этому приказу объявлялось равенство чинов, уничтожение всех знаков отличия, отмена отдания офицерам чести, а все действия начальников ставились под контроль нижних чинов. Коковцев ответил так:

– Если мне никогда не плевали в лицо, так высморкались в лицо этим приказом. С него и начался развал армии и хаос на флоте. Если масон Соколов, составлявший этот приказ, и хотел разрушить оборону страны, он этого добился. Железный крест от германского кайзера ему, негодяю, обеспечен!

– Вы правы, Владимир Васильевич, что «Приказ № 1» состряпан людьми, далекими от понимания военной службы… На прошлом допросе вы доказали, что среди ваших родственников никогда не было революционеров. Подтверждаете?

– Вне всякого сомнения. Не было и не будет!

– Так вот один обнаружился – ваш сын …

Это было так неожиданно, что Коковцев растерялся.

– А зачем ему это нужно? – спросил адмирал наивно.

– Узнайте у него сами… Вы свободны.

Арестованный летом и одетый очень легко, Коковцев был выпущен из тюрьмы осенью, в разгар боев при Моонзунде, и, шлепая по лужам, сильно озяб, пока под дождем пешком добирался до своего дома. Ольга Викторовна велела мужу снять мокрую обувь, дала ему сухие носки.

– Оля, мне после тюрьмы необходимо помыться…

Но, увы, мыла давно не было в продаже.

– И у нас нету, Владечка. Но я тебе что-то покажу…

Она вынесла красивый футляр, в котором лежало японское мыло, которое он подарил ей вместе с веером. Давным-давно! Но это мыло, уже сморщенное от старости, еще хранило в себе тончайший аромат японских хризантем.

Не так ли и сама жизнь, как это удивительное мыло?

– Все уже смылилось… к чертям! – ругался Коковцев.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Коковцев отверг Февральскую революцию, но и не принял Октябрьскую, не понимая ни ее сути, ни ее значения. Когда в Адмиралтействе, перед взятием Зимнего дворца, были арестованы адмиралы, служившие в Морском министерстве и Морском Генштабе, а на их место пришли матросы, Коковцев обрел лишний повод оправдывать свое отсутствие в рядах флота. Ему уже доставляло удовольствие бранить все и вся, он часто цитировал стихи Зинаиды Гиппиус:

Лежим, оплеваны и связаны,по всем углам,плевки матросские размазаныу нас по лбам.

Соседи, встречая Коковцева на лестнице, спрашивали:

– А вы еще не уехали, господин адмирал?

– Да нет. А вы?

– Мы собираемся… на юг.

На юге страны уже формировалась белая гвардия. Зима, как назло, выпала лютой, в домах полопались трубы, канализация не действовала. Коковцев топил «буржуйку», с неистовым озлоблением сокрушал старые гарнитуры орехового и палисандрового дерева – наследство дворян Воротниковых. Глаша стояла в очередях за отрубями и кониной, по ночам ломала соседние заборы, принося трухлявые доски…

В заслугу большевикам Коковцев ставил только разгон ими Учредительного собрания, от болтологии которого адмирал не ожидал ничего путного, предвидя в этой «учредилке» лишь новую формацию Государственной думы, приказавшей долго жить.

Лишь единожды, и то наспех, на Кронверкском появился Никита. Привез чай, сало, хлеб и банки мясных консервов.