обои – и нормалек. Невзыскательный наниматель останется доволен. Пора двигаться дальше. В комнату бабушки.
Он старательно избегал смотреть в сторону окна, но в дверях не удержался – окинул взглядом непроницаемо-черное стекло над пустым подоконником и вновь мысленно вернулся в те свинцовые дни. Закончил воспоминание.
Наутро, среди предпохоронной суматохи, Игорян проверил пространство за тумбочкой. Кусочек мяса исчез. Мама ли выкинула, уволокла ли пробравшаяся в квартиру мышь… или и впрямь сырая говядина пришлась домовику по вкусу. Хозяин никогда не съедал оставленные бабушкой печеньки или щедро посоленные горбушки целиком – надкусывал только. Поэтому мальчик решил, что подношение стало жертвой суетливой маминой уборки. Он не спросил перед похоронами, а после них это и вовсе стало несущественным. И в итоге позабылось. До сей минуты.
Теперь Игорь не был так уверен.
– Ты то, что ты ешь, – повторил он шепотом любимую отцову присказку. Светлаков-старший твердил ее, как мантру, когда сын возвращался из секции дзюдо и садился ужинать. Присказка вечно раздражала Игоря. Если верить в ее правдивость, Игорю светило превратиться в птицу, потому что отец повадился пичкать его вареной курятиной – она была не столь болезненна для семейного бюджета.
Из кухни он свернул налево и открыл дверь в прямоугольный черный колодец – бабушкину комнату. Щелкнул выключателем, снова успев подумать: что тянется к его руке сквозь тьму, что увидят глаза, когда вспыхнет лампа? Мурашки зябкими коготками отплясались по спине.
Лампа вспыхнула, замерцала. Глаза увидели скудное убранство, не изменившееся с прошлого визита – как, впрочем, и позапрошлого, когда одиннадцать лет назад Игорь приезжал хоронить маму. Почти келья: кровать, стол, утлый стул, шкаф и тумбочка, за которой, если верить бабушке, жил домовой. Комнатенку оживляли разве что куколки, которых шила мама: расселись, где только можно, словно зрители на спектакле. У отца не поднялась рука от них избавиться.
Игорь вошел, прикрыв дверь, заметил среди тряпичного народца мальчика в кимоно, и новая лавина воспоминаний накрыла его с головой.
* * *
– Ты то, что ты ешь, – назидательно сказал отец Игоряну, когда тот вернулся с первой тренировки по дзюдо. Вареные грудки напоминали разбухшие бледные языки, вырванные и брошенные на тарелку. От них поднимался жаркий пар. Игорян проголодался, но первый же кусок отбил аппетит – грудки у отца вышли сухими и несолеными.
Пока сын жевал, давился и запивал водой, Светлаков-старший читал ему лекцию. Бабушка кормит его нездоровой пищей, заявил отец. От плюшек и пышек Игорь сам станет как пельмень, заявил отец. Если мужик хочет стать сильным, нужно есть мясо, заявил отец. Только так сын сможет одолеть Карася.
Мишка Карасев поселился в соседнем подъезде года три назад. По счастливому стечению обстоятельств Игорян и Мишка, стремительно снискавший в окру́ге дурную славу, почти не встречались ни во дворе, ни в школе. Игорян учился в первую смену, Карась – во вторую. За обеденную перемену, когда ребята пересекались в коридорах, условия для стычки не успевали созреть. Но с четвертого класса Игорян стал учиться во вторую смену. Здесь-то везение и кончилось.
Справедливости ради, спровоцировал Карася сам Игорян. Неизвестно, стал бы Карась его донимать, не услышь он дразнилки. Скорее всего, да – Карасю не требовался повод, чтобы пустить в ход кулаки. Это был долговязый жилистый детина с узким, бледным, как у вампира, лицом и тонкими, кажущимися хлипкими – обманчивое впечатление! – руками, заканчивающимися увесистыми, точно гирьки, кулачинами. Телосложение делало его похожим на солдата из армии Урфина Джюса, разве что не выструганного из дерева, а свитого из каучуковых жгутов. Нижнюю губу Карася украшала мохнатая родинка: будто паук выполз изо рта и притаился перед скачком. Карась беспрестанно высовывал язык и облизывал ее. Гадость!
В тот день у Игоряна прорезался поэтический дар, коим он решил поделиться с одноклассниками на перемене. Проклятое тщеславие творца! «Наш Карась уродина, – заливался Игорян в голос, упиваясь собственным остроумием. – А на губе у него родинка!» Одноклассники бурно приветствовали поэтический гений Игоряна одобрительным хохотом. А потом как-то резко перестали. Кружок поклонников моментально поредел. Должно быть, устали смеяться.
Прежде чем Игорян понял причину стремительного увядания мирской славы, он словил поджопник, подзатыльник, а когда развернулся в недоумении – и прилет в лоб одного из знаменитых кулаков Карася. Дальше на развенчанного пиита обрушился град ударов. Карась превратился в мельницу. Дрянь, а не техника, но при его силе и росте мастерство и не требовалось. Карась погнал пытающегося закрыться школьника по коридору и обратил в бегство.
– Карась – с-сука! – взвизгнул Игорян с лестницы.
– У-у! – заревел выдохшийся было Карась, срываясь в погоню.
Игоряна спасли быстрые ноги. На этот раз.
Так его бенефис послужил началом извечной вражды между творчеством и грубой силой. Отныне любая их встреча заканчивалась для Игоряна печально: смачным пендалем, саечкой за испуг или тремя ударами «в душу», тоже за испуг. Первые два удара были издевательски невесомыми, зато третий Карась пробивал в грудь страдальца со всей дури. Три удара «в душу» считались у Карася классикой и применялись чаще прочих экзекуций.
Как любой правильный школьник, Игорян знал, что ябедничать западло, а стукач – хуже петуха. Не все жертвы Карася разделяли эти принципы. Одна из них пожаловалась своим предкам, те пошли к завучу, и все обернулось родительским собранием. Отчего-то Карась решил, что вложил его Игорян. Возможно, потому что баба Шура возмущалась на собрании громче прочих. После общественно-педагогической проработки Карась не преминул отловить Игоряна по пути в столовку.
– Думаешь, я с твоей мамаши заменжуюсь?! – прошипел дылда, дыша котлетами в лицо пойманного школьника. Вусмерть перепуганный, Игорян счел неуместным уточнять, что на собрании неистовствовала бабушка, а не мать. – Тебе капец, лох.
И сдержал слово. Долго ждать не пришлось – компашка Карася отловила Игоряна и устроила за школой расправу. Хулиган заломил недругу руки за спиной и велел самому младшему подпевале лупить пленника без устали. Стриженый шкет выполнил поручение со всей безнаказанной страстью третьеклассника.
Больно не было. Во всяком случае, не настолько, чтобы боль затмила поругание. Никогда в жизни Игорян не чувствовал столь колоссального унижения – ни до, ни после. От обиды он разревелся в голос. Прибежал домой в соплях и попался, зареванный, на глаза родителям. Слово за слово, и они вытянули из сына всю историю.
Следствие проводилось в бабушкиной комнате.
– Не ходите! – надрывался Игорян, осознав содеянное. – Я не трепло! Не надо в школу!
– И не собирался, – буркнул отец. – Мужик сам должен решать свои проблемы.
– Ага, – откликнулась баба Шура язвительно. – Ты-то бегал в милицию, когда у