Чуть сошли мы на берег, как пристань наполнилась любопытным людом, который, словно тараканы, из разных закоулков, щелей и лавчонок повысыпал сюда, привлеченный нашим приездом. Тут были рыбаки и лодочники в соломенных бурках, носильщики и поденщики почти голые, торгаши с какими-то съедобными товарами на лотках, бабы, ребятишки и даже несколько разряженных девушек; большая часть этой публики, защищаясь от дождя, распустила над собою широкие зонтики из непромокаемой, промасленной бумаги. Здесь же адмирала встретили двое полицейских в своей новой "американской форме". У одного из них болталась при бедре сабля в стальных ножнах, что указывало на его чиновничье достоинство, другой же, околоточный-хожалый, держал в руке за ремешок коротенький толстый жезл, попросту сказать скалку, как знак своей должности. Оба они препроводили нас в один из ближайших чайных домов, прося обождать под его навесом, пока хожалый побежит распорядиться насчет дженерикшей. Едва вступили мы под гостеприимный навес чайной, как услужливые незаны не замедлили предстать перед нами с обычными приседаниями и поклонами, держа в руках круглые лакированные подносики с миниатюрными чашечками, до половины налитыми слабым, бледно-зеленоватым настоем японского чая. От такого приветственного угощения, как известно, нельзя отказаться, и мы выпили по глотку, положив на поднос сколько-то мелких денег. Через пять минут полицейский нагнал к нам более десятка дженерикшей, причем между курамами поднялся неизбежный гам переговоров, толков и споров, кому везти и кто имеет на это более права, как ранее прибежавший. Но в конце концов все они остались довольны, потому что если кому не хватило пассажира, тому наложили вещей, и вот мы тронулись целою вереницей, один вслед за другим, образовав длинный поезд, которому предшествовала дженерикша, вмещавшая в себе полицейского чиновника с саблей, а в замке следовала другая, в которой восседал околоточный-хожалый с жезлом.
С набережной мы свернули налево и поехали по длинной-предлинной улице, которой, казалось, и конца не будет. Везли нас по ней не менее полутора часов, и хорошо еще, что она шоссирована. Ряд телеграфных столбов с восьмью проволоками терялся в бесконечной перспективе этой улицы, называемой Хончо; она здесь главная. Сначала по бокам ее тянулся непрерывный ряд низеньких домишек крытых соломой, иногда обмазанных глиной, иногда просто дощатых и населенных бедным людом составляющим обычный контингент всех предместий в Японии, как и во всем мире; но здесь каждый такой домишко непременно является и лавочкой, где идет торговля свежею и вяленою рыбой, седобными ракушками, каракатицами и акульим мясом, которым не брезгают японские бедняки. В других лавчонках продают фрукты и овощи, какую-нибудь чудовищно раздувшуюся тыкву или белую редьку в целый аршин длиною; в третьих — циновки, веревки, дождевые плащи из листьев бамбука или рисовой соломы, деревянную и соломенную обувь; далее — свечи из растительного воска, бумажные фонари и зонтики, старое платье, домашнюю утварь; далее — какой-то хлам, а какой именно и не разберешь в наваленной куче. Вперемежку с подобными лавчонками ютятся разные ремесленные, увеселительные и торговые заведения. Вот, например, цирюльня, которую сразу узнаешь по увеличенным вдесятеро против натуральной величины картонным подкладкам под дамские придворные шиньоны, да по пучкам волос и женских кос развевающихся по ветру над входом, вместо вывески. Вот харчевни и чайные с пунцовыми и белыми фонарями разной формы, которые гласят своими надписями о прелестях и дешевизне этих гостеприимных заведений. Вот меняльные лавки, над которыми болтается на бамбучине деревянный кружок с квадратною дырочкой в середине, изображающий в огромном виде мельчайшую монетку рин. Вот маленький убогий театрик, всего в три шага шириной, где пляшут марионетки и разыгрывают жестокие драмы вырезанные из картона и раскрашенные герои, а по вечерам иногда показываются китайские тени. Зрители толпятся на улице и платят за зрелище по грошам, сколько кому вздумается. Тут же, в ряду с названными заведениями, теснятся столярные, жестяноиздельные, бронзовые, токарные, портняжные и разные иные мастерские. Все это торгует, работает, ест, пьет, курит и отдыхает, словом, живет — на улице, на глазах у всех, нараспашку.
Иногда однообразная линия этих черных и серых домишек прерывалась священным тори, за которым в перспективе, среди палисадника, виднелся фронтон маленькой кумирни или синтоской миа. Иногда узкий переулок уходил в ту или другую сторону, открывая ряды таких же убогих домишек и садиков, где пальма-латания, фантастически искривленная, суковатая японская сосна или затейливо подрезанная туя, нарядная камелия в цвету да гибкий бамбук — эти вечно зеленыя дети Японии — красиво разнообразят собою серый тон построек, который без них был бы уже слишком скучен.
Версты три тянулось вдоль Хончо это предместье, но затем дома и лавки пошли побогаче, понаряднее, и чем дальше тем лучше. Между домами стали попадаться каменные и глинобитные с темно-серыми кафельными стенами, выложенными в косую клетку между выпуклыми узкими полосами белой штукатурки. Солома на крышах заменилась гонтом или серою черепицей, с узорчатыми карнизами, гребнем и наугольниками. Из-за дощатых забориков выглядывали опять-таки затейливо подстриженные туи, шарообразно округленные померанцы с дозревающими плодами и иные деревья. Но и здесь точно также в нижних этажах исключительно господствует торгово-промышленный характер. Между ремесленными заведениями преобладают столярные, токарно-резные и бондарные мастерские, где производится всевозможная общеупотребительная в Японии мебель и домашняя деревянная утварь: низенькие столики и шкафчики, поставцы и этажерки, миски, подносики, бадейки и ведра, помпы, насосы, дженерикши, домашние алтари и божницы, последних в особенности много и, вероятно, здешние токари и резчики снабжают ими не один лишь город Нагойе. Резная и токарная работа этих божниц, замечательно тонкая и тщательная, нередко поражает своею артистичностью и виртуозностью в отделке мельчайших деталей. Каждая божница — это в своем роде очень красивое, цельное, законченно-художественное произведение. Тут же режутся из дерева и выставляются для продажи позолоченные статуэтки Будды восседающего на лотосе, Авани попирающей главу дракона и прочих святых буддийского пантеона.
Ни фарфоровых изделий, ни фалани, ни красивых женщин, ни вообще всего о чем нам наговорили заранее мы на первый раз здесь не встретили. Напротив, женщины, например, попадались все пребезобразные, с гладко выбритыми бровями, вычерненными зубами и выкрашенными в какую-то бурую краску губами, вследствие чего рот у них казался просто черною дырой, и все лицо принимало старушечье выражение, словно бы наша мифическая баба-яга или ведьма выступает вам на встречу. Таким образом уродуют себя женщины замужние, и я уже раньше говорил что это делается из принципа, освященного древним обычаем, в доказательство своей любви к мужу и решимости посвятить всю жизнь только домашним семейным обязанностям. В провинции обычай этот пока еще держится крепко, и даже некоторые девушки, уже не знаю в силу чего, нередко покрывают зубы чернетью.
Добрых верст пять, а, пожалуй, и больше отмахали наши курума по Хончо, прежде чем добрались до широкого перекрестка, образуемого поперечной улицей. Здесь уже пахнуло европейщиной, но не так, как в Европе, а той особенной, своеобразной европейщиной, которая, вместе с английскими вывесками, верандами, баррумами, оффисами и прочим, составляет неизбежную принадлежность всех городов Востока, где лишь завелся "на расплод" хоть один англичанин. В Нагойе англичан пока еще нет и духу, но английское влияние уже заметно сказывается: на зданиях телеграфной станции, почты, полиции, школ и прочих официальных учреждений "прогрессивного" характера непременно тычутся в глаза над главными входами англо-японские вывески и притом так, что английская надпись занимает первое место, кидается вам в глаза прежде всего остального, сама, так сказать, кричит о себе, а надпись японская скромно ютится под ней, начертанная мелкими литерами, да еще в горизонтальном порядке вместо вертикального. Все официальные здания в Нагойе построены уже на европейский или, точнее, англо-колониальный лад, и таких зданий на поперечной улице несколько. Я не добился, как ее название, но это, бесспорно, лучшая улица в Нагойе. Это даже не улица, а целый проспект, весьма широкий, отлично шоссированный, обсаженный с обоих тротуаров рядами деревьев, образующих бульвары и замыкаемый с одного конца затейливым зданием губернских присутственных мест и губернаторского дома, тоже в англо-колониальном стиле.
Перед зданием полиции мы на минуту остановились. Адмирал, желая сделать визит губернатору, просил указать, где он живет; но вышедший чиновник объяснил, что губернатора в настоящее время в городе нет, — уехал-де по служебным надобностям внутри своей провинции, а что вице-губернатор сейчас сам прибудет с визитом к адмиралу.