Этот брак был очень непопулярен в народе, но, когда лондонцы узнали, какие сокровища привез с собой Филипп, они повеселели. Золото и серебро заполняло девяносто девять сундуков, которые везли за королевской четой на пути во дворец, но, даже несмотря на это, в толпе шептали недоброе.
В стране начались перемены. При жизни отца королевы Марии жизнь была опасна. Генрих был тираном, который привык считать, что платой за ошибку подданного служит его голова. Но при прежнем государе при дворе постоянно происходили драматические события, потому что король часто менял жен. Королева Мария хранила верность своему мужу, не могла на него надышаться, но испанская мрачность уже овладела двором.
Было и другое. В стране вводились испанские законы. Истинной церковью считалась Святая Римская церковь, много говорили об еретиках.
А потом запылали костры в предместье Лондона Смитфилде.
Часто из своих садов мы видели поднимающийся дым, а когда ветер дул с запада, то чувствовали и запах. Нас кидало в дрожь, казалось, до нас доносятся крики умирающих.
Королева получила новое имя. Теперь ее звали Мария Кровавая.
Стоял холодный февральский день 1555 года, когда в Аббатство прибежали Питер и Пол. Сначала я не поняла, что случилось. Они говорили так бессвязно:
— Они пришли… они везде искали…
— Они забрали книги…
— Они привязали свою барку у нашей пристани… Я попросила:
— Питер, Пол, расскажите мне все с начала. Что случилось?
Довольно быстро я все поняла. Случилось то, что уже давно могло случиться, ведь Саймон Кейсман являлся поборником новой веры.
Неожиданно Пол начал плакать.
— Они забрали нашего отца, — сказал он.
— Где ваша мать?
— Она там сидит… смотрит. Она все молчит. Пойдем скорее, Дамаск! Пойдем с нами!
Я поспешила в Кейсман-корт.
Я вошла в дом, где стол был накрыт для обеда и подумала: «Именно сюда, в этот зал люди короля пришла за моим отцом… По доносу Саймона Кейсмана они арестовали его, а теперь они пришли за Саймоном Кейсманом».
Матушка сидела за столом. На лице у нее было написано изумление. Я стала возле нее на колени и взяла ее руку в свою.
— Мама, — сказала я, — я здесь.
— Это Дамаск? Моя девочка Дамаск, — прошептала она.
— Да, мама, я здесь.
— Они пришли и забрали его.
— Да, я знаю.
— Почему они забрали его? Почему?
— Может быть, он вернется, — уверила я ее, хотя хорошо знала, что он не возвратится. Разве близнецы не сказали мне, что при обыске нашли его книги? Он был обречен как еретик.
— Мама, тебе нужно прилечь. Я дам тебе твою настойку. Если ты сможешь немного поспать, то, когда ты проснешься…
— Он вернется?
— Может быть. Возможно, что они взяли его для допроса.
Она схватила меня за руку:
— Так и есть. Они взяли его, чтобы допросить по какому-нибудь делу. Он вернется. Он хороший человек, Дамаск.
— Мама, — попросила я, — позволь мне уложить тебя в постель.
Близнецы смотрели на меня так, словно я обладала особой силой утешения. Как же я желала, чтобы так оно и было!
Впервые в жизни я была бы счастлива видеть, как Саймон Кейсман входит в дом.
— Что плохого он сделал? — спрашивала она.
— Будем надеяться, что он скоро вернется и расскажет тебе обо всем!
Она позволила уложить себя в постель. Я послала за успокаивающим питьем и подумала, что уже дважды у нее забирали мужей и дважды — во имя веры.
Когда она уснула, я вернулась в Аббатство. Входя в дом, я встретила Бруно.
— Я иду от матери. Она убита горем, — сказала я.
— Значит, они арестовали его, — произнес Бруно, и на его губах заиграла улыбка.
— Ты знал! — воскликнула я.
Он кивнул, многозначительно улыбаясь.
— Ты… ты это подстроил. Ты донес на него! — воскликнула я.
— Он еретик, — ответил Бруно.
— Он муж моей матери.
— Разве ты забыла тот день, когда он хотел сделать то же самое со мной?
— Значит, это месть, — сказала я.
— Нет. Это правосудие.
— О, Боже! — воскликнула я. — Они сожгут его на костре.
— Это награда еретикам.
Я закрыла лицо руками, потому что больше не могла смотреть на Бруно.
— Так переживать из-за убийцы своего отца! Я повернулась и выбежала из комнаты.
Девочки пришли ко мне.
— Мама, значит, это правда? — спросила Кэтрин, она была взволнована. — Они забрали Саймона Кейсмана. Что с ним сделают?
— Он умрет, — сказала Хани. — Его казнят. Лицо Кэтрин сморщилось.
— Они не могут этого сделать, правда? Они не могут… его! Он ведь твой отчим.
— Его некому защитить, — печально ответила я.
— Они сожгут его, — спросила Кэтрин, — просто потому, что он считает, что Богу нужно поклоняться иначе? Я знаю, что он еретик, а еретики злые, но сжечь его…
— Дотла, — мрачно закончила Хани. Обе были слишком молоды, чтобы обсуждать такие ужасы. Я сказала:
— Возможно, этого не случится. Я собираюсь привести сюда близнецов. Будьте добры к ним, помните, что их отец…
Девочки кивнули.
Я отправилась в свой старый дом ухаживать за матушкой. Я сидела рядом с ней и пыталась говорить о пустяках: о саде, о делах по хозяйству. Но она все время прислушивалась, не стукнет ли барка о причал. Мать хотела услышать голос, который, как я была уверена, она больше никогда не услышит.
Она хотела говорить о Саймоне Кейсмане, потому что думала именно о нем. Она рассказывала мне о том, как он всегда был добр к ней, как счастливо они прожили с ним многие годы.
— Он — идеальный муж, — сказала она. А я думала о том чудесном человеке, моем отце, и спрашивала себя, так ли горевала о нем мать, хотя и знала ответ.
— Саймон очень умный, — говорила она. — Он хотел знать, о чем люди пишут, о чем думают.
— Ах, бедный Саймон Кейсман, ему бы следовало знать, что не надо проявлять интерес к запрещенному.
— Лучше бы государством управляла королева Джейн. Тогда бы это не произошло.
«Ах, мама, — подумала я, — у тебя было бы все в порядке. Но, возможно, арестовали бы Бруно».
Я неожиданно вспомнила, что все это случилось из-за Бруно. Он поступил с Саймоном Кейсманом так, как тот собирался поступить с ним.
Я знала, что запомню это навсегда. Я ненавидела Саймона, но с ужасом думала, что его предал мой муж.
Наступил новый день. Матушка хотела идти в Хэмптон-корт, чтобы упасть к ногам королевы и умолять простить ее мужа.
Саймон Кейсман был еретиком, его пытали, и, насколько я знала, он не отказался от своей веры. Странный человек — в нем было так много злого, а все же моя мать считала его идеальным мужем, и он остался верен своим убеждениям перед лицом смерти.
В день казни ее мужа я напоила матушку маковым соком, и она уснула. Я вышла в сад и взглянула в сторону города. Над рекой плыло облако дыма. В предместье Смитфилд горели костры.