вернется.
— Куда ты? — спросил Хироши.
— Я поищу твоего брата, — Мисаки опустила ладонь на его голову на миг, а потом вышла из комнаты и миновала коридор. Она замерла у выжившего чулана, чтобы скрыть ножны Сираденьи и взять себе таби.
— Здравствуйте, Мацуда-доно, — сказал Котецу Каташи, заметив, как она тихо пошла к задней двери дома. Ацуши и рыбак обрабатывали его раненую ногу, чтобы она не была заражена, а младшие дети сидели неподалеку. — Куда вы идете? — спросил он, стараясь звучать бодро, хоть потерял ногу и треть семьи.
— Я… эм…
Улыбка Каташи угасла, он опустил взгляд.
— Вы не найдете его на передовой, где умерли другие.
— Что?
— Ацуши, вроде, видел его последним, — Каташи посмотрел на сына, тот кивнул.
— В деревне кузнецов, мэм, возле нашего… того, что было нашим домом.
— Спасибо, — сказала Мисаки как можно теплее и выскользнула из дома.
Она не верила, что сольётся с другими волонтёрами. И она не была там единственной женщиной — жены и матери тоже искали своих воинов — но она была единственной аристократкой.
— Прошу, Мацуда-доно, — сказал рыбак, заметив символ на ее кимоно. — Вам нужно вернуться и отдохнуть. Мы принесем к вам мертвых и раненых. Это не место для леди.
— Я видела… — я видела лучше, хотела сказать Мисаки, но слова с болью застряли в горле.
Склон, ведущий к передовой, был ужасен. Тут лежали кузнецы, которые не смогли добежать до пещер. Дальше лежали тела воинов. Было сложно понять, прогнали их от северного перехода, или они поднимались сами, услышав крики жителей дальше по горе. Там был Амено Самуса, инструктор меча в начальной школе, который учил Хироши, а до этого — Мамору. Там был женщина-нуму, которая создала свадебные украшения Мисаки, рука об руку с мужем, который приходил раз в три месяца, чистил и чинил крышу дома Мацуда.
Волонтеры с надеждой замирали у каждого тела, искали признаки жизни, но пока им не везло. Любой, кого ранили тут, на открытых склонах, точно пострадал от пуль или обломков бомб императорской армии.
Мисаки видела расчлененные тела раньше, кровь и органы, разрубленных мачете людей. Но тогда она не чувствовала этого. Ливингстон в Карите был экзотической землей жутких диковинок и восхитительной опасности. Это было настоящей разницей между ней и Робином Тундиилом: для него трагедия трущоб Ливингстона была реальной. Для Мисаки, дочери неприкасаемого благородного дома в другой части мира, это была игра, трепет, утоляющий ее жажду приключений. Это не было настоящим.
Тут все было настоящим.
— Прошу, Мацуда-доно, — сказал рыбак, голос был далеким. — Леди не должна такое видеть.
— Нет, — тихо сказала Мисаки. — Никто не должен такое видеть.
Как она была такой надменной с жизнями, которые что-то значили для Робина? Как она стряхивала ужасы и звала это силой? Тут, на склонах ее горы, каждый труп был личной потерей, и она не ощущала себя сильной.
— Почему бы вам не вернуться к семье, Мацуда-доно? — спросил рыбак.
— Я ищу ее часть, — ответила она. — Мне нужно найти сына.
— Тогда… позвольте вас сопроводить, мэм. Части этого склона могут быть все еще опасны.
Мисаки не нужно было сопровождение, но она поблагодарила рыбака и позволила ему следовать. Он не мог приказать ей уйти в главную деревню, но манеры не позволяли пускать леди бродить после боя одну.
— Как тебя зовут, рыбак? — спросила она, пока они шли по тропе. Время для беседы было странным, но Мисаки не могла терпеть тишину. Так она могла думать о том, куда шла и что неизбежно найдет.
— Чиба Мизуиро, Мацуда-доно, — его голос звучал тревожно, мужчина редко говорил с членами высоких домов.
— Чиба, — Мисаки слабо улыбнулась, пытаясь успокоить мужчину. — Моя золовка — Чиба.
— Мацуда Сецуко-сама, — сказал он. — Да, я… слышал о том браке, — ясное дело. Это был скандал. — Моя ветка семьи… была близка с ее.
— Рыбацкая деревня у основания горы, — сказала Мисаки, — где торнадо ударил первым делом. В каком она состоянии?
— Она… ни в каком, Мацуда-доно. Ее нет. Если бы не кусочки дерева и старых неводов, нельзя было бы понять, что там вообще была деревня.
— Очень жаль это слышать, — Мисаки пыталась думать об этой трагедии, потере рыбацкой деревни и сочувствии к Сецуко. Мысль не была приятной — она причиняла боль, но в том был смысл — эта боль почти могла отвлечь ее от того, куда ее несли ноги. Почти. — Так выживших нет? — спросила она.
— Мы не смогли найти, — сказал Чиба, — хотя редкие из нас остались смотреть, те, что надеялись найти родственников.
Мисаки кивнула. Бедная Сецуко. Бедная Сецуко.
— Я видел торнадо, — сказал он. — Моя жена и дочери рыдали, когда он опустился. Мы думали, что мы все умрем.
— Мне жаль, — тихо сказала она. — Для вас это было ужасно.
— Прошу, не извиняйтесь, Мацуда-доно, — яростно сказал Чиба. — Если бы не вы и ваша семья, нас бы сейчас тут не было. Я жалею, что мы не можем помочь сильнее.
Мисаки взглянула на него, поймала его пылкий взгляд.
Мацуда Сусуму всегда жаловался, что простые люди и дома ниже на полуострове были не так верны, как когда он был юным. Он говорил о днях, когда все люди на Кусанаги уважали дом Мацуда, благоговели. Во время Келебы великие семьи Широджимы заслужили верность подданных, проявляя силу против врагов Кайгена. Дом Мацуда растил сильных бойцов каждое поколение после Келебы, но никто в поколении Мисаки не видел доказательства той силы… до этих дней.
Казалось, фрагмент древнего чуда пробудился, когда люди на берегу Кусанаги увидели, как торнадо пал от силы Такаюби. Верность родилась из восторга в глазах рыбака. И теперь коро двигались по горе, желая служить, как они могли.
— Ваш сын и брат вашего мужа… все, кто бился тут… герои, — сказал пылко Чиба. — Мы в долгу перед вами.
Она не знала, была рада или печальна, что Мацуда Сусуму не увидел, как эта верность вернулась. Она желала что-то чувствовать… хоть что-то, кроме неизбежности, с каждым шагом к концу ее мира.
Стало видно обугленные останки деревни кузнецов, они были ближе с каждым шагом.
— Я даже не побывала в других рыбацких деревнях этого региона, — сказала Мисаки слишком быстро, голос был сдавленным и высоким. — Расскажи больше о своей деревне.
— О, — мужчина был удивлен. — Но, Мацуда-доно, разве нам не нужно поискать вашего…
— Расскажи, — резко потребовала Мисаки, — о доме, лодке и семье. Расскажи о чем-нибудь, — забери меня отсюда.
Они обходили дымящиеся руины деревни нуму, знакомый запах горелого дерева и угля смешивался с жуткой вонью горелой плоти.
— Самая